Весенняя пора

Русский поздоровался с каждым за руку и уселся на правые, почетные нары. Обменявшись с хозяевами словами приветствия, Афанас обратился к Федосье:

— Говорят, у тебя есть бутылка спирта? Ты бы уступила ее фельдшеру.

— Ой! Да я ведь не знаю его.

— Это ничего, он тебе заплатит.

— Как же быть, Михаил? — спросила Федосья Егорова.

— Отдай. Он, видать, честный, заплатит.

— Аптеке нужен спирт для лечения, понимаешь? — проговорил Афанас. — В городе ему не дали, потому что спирт был отпущен старому фельдшеру. Тот выпил его вместе с Тишко, а сам умер.

— Никак, у вас самих болят глотки? Говорят, спирт помогает, — улыбнулся Федот.

— Может, еще придется тебя лечить, — возразил Афанас. — Не веришь, что аптеке нужно?.. Ну и не верь.

— Я, право, не знаю, — колебалась Федосья.

— Отдав, Федосья: ведь просят и Афанас и Михаил, — сказала Дарья из своего угла. — А то фельдшер подумает: якуты мне не доверяют, значит, и сами они обманщики.

Федосья матча вышла во двор, где под открытым небом стоял небольшой деревянный ящичек со всем ее добром.

Кто бы ни заходил к Ляглярам, непременно высказывал удивление: как, мол, в этакой юрте люди живут? Никитка каждый раз обижался, когда нелестно отзывались о его родном гнезде. Конечно, плохо, что стены из необстроганных горбылей то и дело цепляют и без того рваную одежонку. Но во всем остальном юрта казалась мальчику прекрасной.

— Вот страсть-то какая! Как же они живут тут?! — воскликнул кто-то.

Афанас Матвеев недовольно посмотрел и возразил:

— А куда же им деваться? Где лучше будет?

Наступило минутное молчание. Потом Михаил быстро проговорил, точно зерна отсыпал, привычные слова:

— Кто проживет здесь день, тому простятся грехи за год.

Во время беседы один лишь русский молчал и угрюмо оглядывал своими голубыми глазами нищенскую юрту.

«Выгонит он нас отсюда на мороз, а сам останется жить», — решил Никитка и, прикрыв ладонью голый пупок, незаметно стал отходить в левую половину юрты: как только заорет русский, юркнет Никитка в темный загон, где привязаны две коровы — своя и Эрдэлиров.

Федосья принесла бутылку и отдала Афанасу.

— Ну, пошли отсюда поскорей! — заспешили гости и, толкая друг друга, двинулись к выходу.

Ворвался со двора морозный туман, глухо хлопнула дверь за гостями, а страшный русский остался в юрте. Постояв неподвижно несколько мгновений, он стал медленно поднимать руку, но, коснувшись пальцами потолка, быстро отдернул ее, будто обжегся. Показав на покрытого чесоткой Никитку, фельдшер грустно проговорил, странно произнося якутские слова:

— Мыть надо! Я мыло дам.

— Нам мыло не надо, — покачала Федосья годовой, — нам хлеба надо, чаю надо, мы — бедняки.

Русский сморщился, будто собирался чихнуть, и, причмокнув губами, вышел за дверь. Пока не затих вдали скрип полозьев, все молчали. Потом Федот встал, поправил горящие поленья и, обращаясь куда-то в запечную темноту, сказал:

— Заплатит ли этот русский? — Он постоял, все так же глядя в темноту, и вдруг оживился: — А глаза-то у него синие-синие… У, черт!..

Слова Федота нарушили молчание. Все задвигались, заговорили.

— Ведь Михаил заставил отдать. Неужто случится беда такая? — встревожилась Федосья.

— А откуда Михаил-то знает, что ты спирт берегла? — спросил из темного угла голос Дарьи.

— А как же! Ведь он и привез мне бутылку из города.

— Э-э…

— Нет, ничего тебе этот русский не заплатит, — решительно заявил Федот. — Выпьет и забудет. Если б думал платить, взял бы в лавке у Сыгаевой, там хватило бы и для него.

— Да, удивительно, — задумалась и Дарья. — И лавка близко от него, а тут высмотрел единственную бутылку, которую бедная Федосья припасла на случай, если вдруг заглянет староста, либо отец Василий, либо сама Пелагея Сыгаева. Беда, как не заплатит.

В Эргиттэ, недалеко от Кымнайы, жена старосты, десятипудовая подслеповатая старуха Пелагея, держала лавку. И действительно, загадочным казалось, что фельдшер поехал за семь верст, чтобы выпросить единственную бутылку у бедной женщины, когда мог бы достать сколько угодно спирта у себя в Кымнайы.

— Не заплатит тебе русский. Пропало, Федосья, твое добро! — уверенно заявил Федот.

— Заплатит! — вдруг возразил Дмитрий с не меньшей уверенностью.

— Попроси у него — выгонит вон.

— Не выгонит!

— Уж не ты ли потребуешь у него?

— И потребую, коли так.

— Ох, не ссорьтесь вы! — попросила мать.

Каждый стал высказывать свои соображения — заплатит русский Федосье или нет. Но, так и не придя к единому мнению, сообща решили, что Дмитрию, как самому смелому и ловкому, следует завтра же с утра пойти к фельдшеру и просить деньги.

Все стали перечислять особые приметы должника, будто он сегодня же ночью собирался удрать или будто в аптеке работали тысячи русских. Молчал да посмеивался только один Дмитрий, которому завтра предстояло доказать свою храбрость на деле.

Никитку давно подмывало сообщить матери услышанную от гостей новость: оказывается, за каждый день жизни в их юрте прощаются все грехи человека за целый год. Наконец, улучив удобный момент, он кинулся к матери и, потершись лбом об ее подол, начал:

— Мам, а мам! Ведь у нас хорошая юрта?