Весенние грозы

Нетерпение старика росло по мере приближения рокового момента. Каково же было его удивление, когда, вместо ожидаемой большой косной лодки, показалась маленькая однодеревка-душегубка, а в ней сидел дьякон Келькешоз.

— Старцу многая лета! — прогремел дьяконский бас еще издали.

«Вот не во-время-то принесло! — подумал Яков Семеныч. — Ах, как не во-время… Всю обедню у нас дьякон испортит».

— Ты это что же, старче, как будто и не рад мне? — басил дьякон, причаливая к берегу. — А я-то плыву да думаю: вот обрадуется старик…

— Как не рад… Всегда рад.

Произошла неловкая сцена. Яков Семеныч всё мялся и даже отвечал дьякону невпопад. Ах, испортит дьякон всё дело… Как это чудовище, генеральше Анне Федоровне показать? Еще как раз испугает.

— Да ты что жмешься-то, старче? — приставал дьякон. — Может быть, у тебя живот болит?..

— Нет, слава богу, ничего… только, значит, того…

— Ну, этого?..

— Маленько не во-время, значит… Уж я тебе прямо скажу: видишь ли, сюда приедут гимназистки справлять свое окончание, ну, с ними и генеральша приедет, Анна Федоровна. Значит, всё женский пол…

— А вы-то с Петром Афонасьевичем как?

— Наше дело сторона…

— Ну, и мое дело сторона… Я им еще такое закачу многолетие, что весь век поминать будут. Ничего, старче… Я не спесивый гость: меня хоть на лавку, хоть под лавку.

— Ах, дьякон, дьякон, что бы тебе в другое время приехать, право…

— Вот так приехал гость: проходите почаще мимо, без вас веселее. Погоди, старче, ведь с ними Огнев приедет, а мы с ним большая родня: вместе пешком путешествовали.

— Ты бы хоть спрятался в избушку, — советовал Яков Семеныч. — А то еще как раз напугаешь генеральшу… Старушка деликатная, а ты вон какой уродился.

Большая косная лодка причалила к Курье с веселыми песнями. Всех набралось человек двадцать и все были одеты по-новому, большинство — в простенькие ситцевые платья. Анне Федоровне очень понравилась Курья и Огневу тоже. Присутствие дьякона Келькешоза всех сначала немного смутило, а потом всё обошлось.

— Мадмуазель, силянс…

Весь день прошел очень весело. Гуляли, катались на лодке, пели, затевали разные игры. Дьякон некоторое время сделался душой общества, именно, когда подтянул своим могучим басом хору вчерашних гимназисток, а затем — когда принял самое живое участие в «горелках». Приехавший вечером Петр Афонасьевич, издали завидев бегавшего по берегу дьякона, только развел руками.

Огнев подвыпил и начинал несколько раз говорить речи «молодому поколению». Анна Федоровна сидела около огонька и вела тихую беседу с Яковом Семенычем.

— Какие у меня славные детки, Яков Семеныч, — говорила она.

— Да, ваше превосходительство… Вот смотрю я на них и точно сам молодею. Пусть погуляют, порадуются, а там и опять за работу.

День закончился самой торжественной ухой.

VIII

Лето пролетело необыкновенно быстро, хотя и не с тем оживлением, как в прошлом году. Университетские разговоры были всё те же, повторялись те же имена, и научная терминология уже потеряла прелесть новизны. Вообще было что-то такое, что не говорилось, но тем сильнее чувствовалась какая-то глухая и скрытая рознь, какое-то недовольство. Чего-то недоставало… Сережа Клепиков держал себя еще с большей важностью, чем в прошлом году, а Гриша Печаткин усиленно занимался. Не было и прошлогодних веселых прогулок, потому что Катя Клепикова часто отказывалась принимать в них участие под разными предлогами: то какая-то работа, то занятия с Петушком, которого осенью нужно было сдавать в гимназию, то просто как-то нездоровится.

— Какая нынче Катя странная сделалась… — говорил Гриша Печаткин несколько раз сестре. — Совсем узнать нельзя.

— Ты находишь? — удивлялась Любочка. — Иногда мы принимаем перемену в самих себе за перемену в других…

— Кажется, я всё такой же…

— Ты забываешь только одно, что мы совсем большие девушки, Гриша, а это разница. Не всё же прыгать на одной ножке…

Как Катя Клепикова ни избегала всяких прогулок и пикников, но ей всё-таки приходилось участвовать в них. Наконец, этого требовала сама Марфа Даниловна.

— Что сидеть-то, в самом деле, — говорила она. — Посмотри на себя, какая ты худая да бледная… Отчего с Сережей и не съездить покататься. Не одна поедешь…

Сережа отправлялся на такие прогулки с недовольным видом, как человек, который делает кому-то очень большое одолжение. Это тяготило Катю, и она просто совестилась за брата. Этакая ломушка — этот Сережа… Нет, чтобы держать себя просто, как все, хоть так, как держал себя Гриша.

Кате случалось теперь подолгу и серьезно разговаривать с Гришей. Он так просто и хорошо рассказывал о своих занятиях, мечтал о будущей деятельности врачом и вообще поверял девушке все свои заветные планы.

— Мне бы не хотелось быть врачом в городе, — говорил Гриша. — И без того столько в городах врачей… Лучше поступить куда-нибудь в деревню и там работать. Все ищут теплых мест, больших доходов и забывают свои прямые обязанности — служить простому народу.

— Да, это хорошая мысль, — соглашалась Катя. — Только вам трудно будет привыкать к совершенно неизвестной обстановке… Мы всё-таки нисколько не знаем деревни.