Весенний снег

Помимо ощущения своей полезности и необходимости было еще и другое, что облегчало ее существование. Живя по чужим квартирам, напряженно ожидая результатов обследования, решения врачей о судьбе сына, она была одна со своим горем, со своими мыслями, она видела необычность, исключительность, тяжесть одного, своего случая. Сейчас она знала, что есть и другие дети с той же болезнью, еще более тяжкой, чем у ее Сережи, — с черными ноготками, те, что даже сознание теряют. Но их держат, значит, на что-то надеются… Эти наблюдения и ее общение с другими больными детишками, это сознание, что их положили не зря, а с надеждой, хотя они выглядят и хуже ее сына, это спокойствие, с каким относятся к ним в клинике, — все вместе действовало на Веру Михайловну утешающим образом.

За чаем, конечно, ее осторожно спрашивали о работе, о сыне, о дальнейшем.

— Да все идет ладно, — отвечала Вера Михайловна. — Выглядит ничего. Лучше некоторых, — добавила она, опять вспомнив Ванечку и то, как он потерял сознание.

— Да, может, и пройдет, — поспешила поддержать Марья Михайловна.

— Операция… — вздохнула Зинаида Ильинична.

— Ну и что? — как бы одернул ее Федор Кузьмич, который до сих пор гордился своей ролью в этом деле. — За тем и приехали. А насчет хирурга у народа мнение имеется. А народ…

— Ну ладно. Кто его знает… Будут ли еще оперировать, — поспешила прекратить разговор Вера Михайловна.

Помолчали, попробовали свежего варенья.

— А я у Зацепиной побывала, — сообщила Зинаида Ильинична. — Надей зовут. Еще молодая.

— Опять однофамилица? — спросила Вера Михайловна.

— Выходит, что так. Но женщина, видать, хорошая.

Приглашала. Может, съездим?

— Потом, — пообещала Вера Михайловна.

И все согласились с нею, понимая, что на уме у нее судьба сына и предстоящая операция.

Потянулись привычные дни: работа-ожидание, ожидание-работа. Все для Веры Михайловны сосредоточилось на одном — как решится судьба ее сына. Состоится ли операция? Когда? Но и судьбы других людей, особенно детишек, стали ей небезразличны. Она переживала за каждого человека. Вот тот тяжелый, что ей духи подарил, Копылов, все еще плох. Она около него часто бывает. Просто посидит молча, улыбнется. Видит, ему это приятно. И ей приятно.

Особенно же она волновалась за Ванечку. Ему предстояла операция, точно такая же, как Сереже, если, конечно, ее станут делать. Но Ванечка хуже выглядит, а все-таки собираются. Вера Михайловна от Аркадия Павловича слышала: готовятся. А готовятся тут долго, тщательно. Теперь она своими глазами видела, какое это непростое дело — подготовка к операции. Надо и анализы собрать, и точно выяснить все, и врачам подготовиться, и больного настроить…

Каждое утро по дороге на работу, покачиваясь в троллейбусе, Вера Михайловна думала: «Ну, что сегодняшний день даст? Как с Ванечкой? Может, на этой неделе?»

И про себя загадывала: «Если ему сделают, то Сереженьке-то уж не откажут».

Сегодня у нее дневное дежурство. С утра Вера Михайловна заехала на главпочтамт. От Никиты странное письмо. Прочитала — не поняла: «Какой-то Нефедов пишет. Живет под Ленинградом, в Вырице. Вроде по объявлению в газете». Вера* Михайловна и забыла о том, что она под горячую руку в газету писала. Теперь наконец вспомнила. Еще раз перечитала письмо: «…Нефедов… сообщает, что у него была сестра Маргарита, по мужу Зацепина…»

— Да что же это такое? — прошептала Вера Михайловна и поглядела по сторонам. — Неужели мамин брат?..

Она еще раз перечитала письмо, чтобы узнать адрес этого Нефедова. Но, кроме. Вырицы, других координат не было.

Вера Михайловна схватилась за бумагу: «Во-первых, пусть напишет на мою ленинградскую квартиру. Во-вторых, сообщи его адрес».

На работу Вера Михайловна приехала взволнованная. Старшая сестра еще сильнее взволновала:

— Зайдите прямо сейчас же к Вадиму Николаевичу.

— Хорошо, что пришли, — сказал профессор, едва Вера Михайловна переступила порог его кабинета. Он даже не ответил на ее «здравствуйте». — Садитесь сейчас в мою машину и поезжайте к профессору Жарковскому, гинекологу. Вот Ольга Леонидовна знает, куда ехать, и вам поможет.

Вера Михайловна закусила губу. Заметив ее крайнюю растерянность, Крылов, опять-таки на ходу, провожая ее к двери, объяснил:

— Видите ли, я вчера как раз с ним встречался. Ну, и говорил о вас, о вашей судьбе, обо всех деталях. Это наш корифей по акушерству и гинекологии. Так что — тьфу, тьфу, тьфу!

Только в машине Вера Михайловна пришла в себя, собралась с мыслями и поняла, в чем дело. Разговор с Крыловым был давний, ещё в день поступления Сережи. Он ее обо всем расспрашивал, в том числе и о детях.

Почему один? Она без желания отвечала, не придавая значения разговору. А он, оказывается, помнил.

«Теперь уж что? Не выпрыгивать же из машины?!» — подумала она, в душе довольная, более того, умиленная заботой Крылова.

У профессора Жарковского тоже была своя приемная, где сидели люди, свой кабинет, куда прямо с ходу и вошла Ольга Леонидовна. А через минуту пригласили Веру Михайловну.