Весенний снег

— А вы спортом не занимались? — спросил шеф. Это прозвучало неожиданно, так же, очевидно, как вопрос Крылова «для чего все это?».

Но это был вопрос, лично обращенный к Крылову, и на него надо было отвечать.

— В студенческие годы, — сказал Крылов, — легкой атлетикой. На сто метров бегал.

— А я — тяжелой, — продолжал шеф. — А к соревнованиям-то готовиться нужно. В форме быть. А если команда? А если целый, вид спорта? Вон санный спорт у нас совсем не развит, хотя странно это, потому что страна у нас снежная. — Он уложил свои большие руки на стол, словно желая подчеркнуть этим жестом самые мирные цели своего разговора. — Я вот к чему. Не готовы мы к тому, что вы предлагаете. Я говорю о хирургах.

Хирурги, наверное, у нас нашлись бы… Мы не готовы технически. Наука наша еще не готова.

— Ну да! — подхватил Крылов. — Если бы тратили на то, чтобы оживить человека, чтобы сделать его здоровым, столько, сколько тратят на то, чтобы убить его…

— Но мы вынуждены, — прервал шеф строго.

— Я в общечеловеческом масштабе, — поправился Крылов, — тут мы, врачи, должны сказать свое слово.

— Пытаемся, — поддержал шеф, — и кое-чего достигли.

— Конечно, — произнес Крылов извиняющимся тоном и замолчал.

Весь разговор, по крайней мере с его стороны, выглядел несолидно. А о том, что наболело, о главном — ни слова. И вот сейчас, понимая, что он прав, ему опять отказывают в поддержке.

— Вы телевизор смотрите? — спросил шеф, будто понимая его неловкость и желая помочь ему.

— Очень редко, — ответил Крылов и еще раз подумал: добряк.

— А я тут как-то специально смотрел. Вы знаете, чему отводится уйма времени? Спорту. В основном — футболу. Двадцать здоровых парней гоняют мячик, а сто тысяч смотрят. Да у телевизоров еще несколько миллионов. Парней называют поименно. А если гол забил — герой. А вот хирурга… Вас, например, показывали по телевидению?

— Как-то было… Интервью брали.

— А ведь вы с того света спасаете. Делаете такое, чего другие не делают, почти никто.

Крылову было неловко слушать этот неожиданный комплимент, и он снова отвернулся к окну.

— И все-таки, — заключил шеф после паузы, — «добро» дать не можем. Пока не можем, — смягчил он. — В настоящее время не только техника, но и хирургия не готова к тем рискованным операциям, что по широте душевной делаете вы. А ведь разреши, так и другие будут делать. Кто из желания поэкспериментировать, кто из зависти, кто из невежества и самонадеянности… И что получится? И так нападанции на вас, — заключил он.

Исказив слово, он и выразил тем самым свое отношение к нему, вернее, к тем, кто нападает. — Нападанции, — повторил он с усмешкой. — Учтите это.

— Да я знаю, — сказал Крылов, в душе до сих пор сожалея и о неудаче в разговоре, и о своем несолидном поведении.

Он взялся за портфель и вспомнил:

— Да… Тут частная просьба.

Крылов вынул документацию по аппаратуре и подал ее шефу. Тот полистал бумаги, произнес, поднимаясь:

— Частную просьбу поддержим.

Он опять неуклюже вылез из-за стола, протянул руку:

— Ну что ж… Неплохо поговорили… на спортивную тему.

— Вот именно, — отозвался Крылов.

Всю дорогу он корил себя, все думал, чего он не сказал и что надо было бы сказать. И лишь поздно вечером, вернувшись к себе домой, вдруг понял, что весь смысл разговора, вся ценность и состояла именно в этой недоговоренности. Они недоговаривали, они говорили не то, но они понимали друг друга.

Веру Михайловну взволновали две новости, которые она услышала от врачей: привезли аппарат «искусственное сердце». Будут оперировать Ванечку. Две эти новости имели для нее особое, глубинное значение, были взаимосвязаны. Она почему-то решила, что именно аппарат и ожидали, именно появление аппарата и повлияло на окончательный приказ: готовить к операции.

И, конечно, еще одно заставило сильнее забиться ее сердце — мысли о собственном сыне. С операцией Ванечки она связывала судьбу своего Сережи. Не зря, не напрасно, она ему говорила: «Вот Ванечка, например». В душе Вера Михайловна так и считала: после Ванечки идет Сережа. Ванечка в ее понимании был как бы предшественником Сережи, разведчиком его судьбы.

«Значит, все-таки… Наверное, состоится», — думала весь этот день Вера Михайловна.

Несколько раз она забегала в третью палату взглянуть не только на Сережу, по и на Ванечку. Ей хотелось разузнать, где этот аппарат, чтобы хоть посмотреть на него, но никто этого не знал, а идти к профессору с таким вопросом было неловко.

— Ну, ёксель-моксель, чего сокатишь-то? — спросила Нюшка, придя на вечернюю смену. — Чего сегодня с тобой?

Вера Михайловна не могла ответить.

— Я, признаюсь, ёксель-моксель, выбуривала на тебя, — пооткровенничала Нюшка. — Чего, мол, ты на профессорском моторе разъезжаешь? А оно — на лечёбу, значит.

Вера Михайловна кивнула.

— Вот что, — проговорила она. — Сережа сказал, что ты его конфетами угощаешь?

— Ну и что, ёксель-моксель!

— Да ничего… Он просто их не очень любит… Не приучен.

— Привыкнет… К сладенькому все быстро привыкают, — хохотнула Нюшка.