Весенний снег

Операция длилась долго, около пяти часов. В ней так или иначе участвовало тридцать семь человек, не считая нянечек и сестер, временами помогавших делу.

Все это Вера Михайловна узнала позже, потом…

А пока она волновалась…

Первые часы еще ничего. Она понимала, что операция — дело сложное и не быстрое. Ей примерно было известно, сколько она продолжается, если все нормально. Но вот время истекло. Оно уже перевалило за норму.

Оно стало тянуться медленнее, чем обычно. Вера Михайловна через каждые десять — пятнадцать минут находила повод, чтобы появиться у стеклянной перегородки.

Там было по-прежнему тихо. Лишь изредка раздавался не то лязг, не то звон, не то шуршащее поскрипывание.

И так как на отделении было тихо, эти далекие звуки были слышны и подтверждали, что там, за стеклами, идет тяжелая работа. Они, эти звуки, прибавляли неясности и напряжения. И больные, что стояли в коридоре, тоже прибавляли. Их молчание, их терпеливое ожидание усиливали напряжение.

С каждым новым появлением у перегородки Вера Михайловна беспокоилась все больше. А когда там, в конце коридора, замелькали люди и сестра с озабоченным видом пронесла новые биксы с кровью, Вера Михайловна поняла, что там что-то не так. Что-то там неладно.

И тут она подумала о Сереже. Бросилась в его палату. И здесь, в третьей палате, все сегодня было не так, как обычно. Дети играли, разговаривали, но одновременно будто прислушивались к чему-то. Когда Вера Михайловна появилась, детишки тотчас бросили свои занятия и повернули головы в ее сторону.

— Ну, как дела, ребята? — спросила она, следя за тем, чтобы голос звучал бодро и твердо. Профессия учительницы научила ее слушать себя и управлять своим голосом.

Сережа ничего не ответил, глянул на нее по-взрослому и продолжал рассматривать новую книжку с картинками. Лишь когда она поднялась, он спросил:

— Ванечке еще не кончили?

— Это же не быстро, — успокоила она и поспешила заняться делом.

Но что бы она ни делала, ее опять тянуло к перегородке.

Наступил момент, когда она перестала думать о собственном сыне, а стала думать только о чужом ребенке, об этом Ванечке.

«Ну пусть все обойдется. Пусть, пусть», — в душе молила она.

— Электричество применяют, — послышался шепот за ее спиной.

— Значит, не билось. Электрошок называется.

«Ну пусть, пусть, пусть, — твердила Вера Михайловна. — Такой хороший мальчик. Такой послушный Ванечка, так он цыпленка напоминает…»

И тут она увидела странное явление: там вдали, за стеклянными перегородками, что-то блеснуло, вспыхнуло, как электросварка, и исчезло. Это длилось секунду, может быть, две.

«Наверное, показалось», — решила Вера Михайловна, но за спиной снова послышался шепот:

— Второй удар. Видел?

— А сколько можно?

— Значит, можно, раз делают.

«Ну пусть, пусть, пусть», — продолжала свои заклинания Вера Михайловна.

Время двигалось медленно, будто останавливалось.

Там тишина. И здесь тишина. Там, чувствуется, что-то делают, вероятно, спешат. А здесь только ждут, и это мучительно. Но все готовы помочь, если потребуется, тем, кто в операционной. Вера Михайловна заметила эту готовность еще раньше. Вскоре после начала операции она услышала, как одна сестра спросила у второй:

— У тебя какая группа?

— Вторая.

— А у меня нолевая. Если потребуется прямое переливание… Я уже сказала…

Из соседнего отделения прибегала нянечка:

— Там это… Подменить никого не надо? А то у меня есть время…

— Ну хотя бы, хотя бы все обошлось, — шептала Вера Михайловна, не замечая, что шепчет громко, что ее слышат те, кто стоит поблизости.

— Вытянут, — раздалось за ее спиной. — Не зря нашего волшебником прозвали.

Вера Михайловна закусила губу.

Прошла еще целая вечность. И вот за перегородками замелькали тени. Они были отчетливо видны на стекле.

А одна из них отделилась и направилась к выходу.

Вера Михайловна услышала за собой вздох облегчения и легкое шевеление. Это больные вновь выстраивались шеренгой у стены.

Показался Крылов. Он шел медленно, опустив руки и голову. Казалось, силы покинули его и их хватает лишь на то, чтобы вот так медленно, никого не замечая, двигаться по знакомому коридору.

— Спасибо тебе, Вадим Николаевич, — сказал кто-то тихо, но все слышали эти слова.

Все, кроме Крылова, потому что он никак на них не отозвался, продолжая двигаться из последних сил.

Он проходил близко от Веры Михайловны. Она успела разглядеть бледное, резко осунувшееся, постаревшее лицо, свежую щетину на щеке, худую, как у подростка, шею, понуро опущенные плечи. Но больше всего ей запомнились его спина и ноги — они были какие-то надломленные, в необычном положении. В жизни она такого не видела. Разве что в кино. Словно человек на грани падения, и его засняли в этот миг, а в следующий он упал. Но Крылов не падал. Он брел по коридору, по-прежнему никого не замечая и ничего не видя, вероятно думая лишь об одном: дойти, добрести до своего кабинета.