Вещая моя печаль. Избранная проза

Пока был колхоз в силе, действительно сельсовет за силу не признавали. Теперь, когда сельсовет стал «администрацией», когда в администрации появилась своя мафия – двадцать свояков жмутся к бюджетному пирогу, когда бывший колхозник сосну не свали, когда земля по самые огородцы объявлена «государственным фондом», теперь… нет колхоза, есть бумажный кооператив «Второй удар». На последнем общем собрании Коля Ванин придумал такое воинственное название. «Нашим дедам о тридцатом скулы повыворачивали в одну сторону, теперь поправят обратно. Одно не пойму: кем это внешний управляющий управлять будет? Тракторы отобрали, машины отобрали, склады разворовали, животин на колбасу свозили, говорят, три миллиона за свет должны. Надо мою старуху управляющей назначить, пробежится, пересчитает, кто жив, кто копыта откинул за ночь». Махнули рукой: хрен с ним, «второй» так «второй», авось устоим.

Без ввоза и вывоза, в неизвестности, существует третий год кооператив «Второй удар». Счастье, у кого хватило деньжат да мозгов тракторишком при колхозе обзавестись. Одна надежда на клюкву. Летом Микешиха утопает в грязи, зимой в снегу. Для ума и для сердца одна забава: телевизор. Напоёт и напляшет. Слушают новости микешинцы, страх пробирает: идёт война по всей России. В одном месте самолёт упал – чечены сбили, в другом месте дом взорвали – след с Кавказа, в третьем денежного туза грохнули – это свои. Не слышно на деревне ребячьего гаму, лишь гремят цепями злые лохматые кобели. Жмутся-жмутся мужики по своим углам, соберутся, разговоры ведут проникновенные, прозорливые, депутат Госдумы позавидует. И себя клянут, и Ельцина, и американцев с жидами вкупе.

Чем народ занимается – уму непостижимо. Летом все заняты на своих огородах, гадают, много ли будет грибов-ягод, а зимой? Спят, встают, когда рассветает, обедают и опять спят. Или телевизор смотрят до потемнения в глазах. И храпят ночи или бессонницей маются. Можно бы корзины плести, а сплетёшь, кому она нужна, твоя корзина? От тоски ставят бражку, чуток повыходилась, шастают по гостям, пробы снимают. И взрыдает на вечеру деревня:

– Ку-уда ведё-ешшь, трр-ропинка милая-я?!

Мало показалось бражки, начинаются поиски «ДП» – догнести! В Огоедово, – а там такие же жаждущие глотки, тогда в райцентр или на центральную усадьбу. До райцентра сорок километров. Натолкается в кабину трактора парней-перестарков как мух в тепло, ещё и гармонь умудрятся сунуть. И… замерзают пьяные. Берёт мать ледяную руку непутёвого сына, у самой ноги не держат, и даже во рту ледяная корка, всю коробит от горя, обманется, отвернётся – да нет, чужой умер, её сын вернется. И нечеловеческий крик прорежет деревню. Нет, не вернётся сын, нет отступления перед прямым вопросом: «Кто виноват?» – «Эх, обженить бы вовремя», – повздыхают пришедшие проводить в последний путь.

Красивыми, работящими девками славилась Микешиха. Вся волость знала частушку хвастливую:

У Микеши девки – печи,Трудодень их разорви!Коли жиденький подгузок —

На своём крыльце сиди!

Кончились девки в Микешихе. Осенью последнюю в гороувёз учёный очкарик. У Спицыных квартировался. Лазил по бе регам Серебрянки, землю копал, лосиные какашки изучал. Принесёт из лесу рюкзак – всё у него по кулёчкам разложено, помикроскопом какашку рассматривает. Софья Спицына по ны нешнем нравам обломок старины, совмещает в себе простые, но трогательные черты русской женщины, которые в наше время стали исчезать. Натура цельная, бесхитростная, порой наивная, добродушно весёлая, поразительной физической и нравственной выносливости. Последний год несчастье за несчастьем настойчиво сыпались на неё. Весной умер младшенький Саша – по бездорожью не могли свезти в больницу, потом баня сгорела, корова сдохла, ещё дочь Надя в петлю сунулась. Если бы не Коля Ванин…

Софья как-то и говорит Наде:

– Мужик-то, видать, не промах. Щуплый, а душа большая.

Надя сочувственно посмотрела на мать.

– И что? – спросила, ещё вызывающе плечики приподняла, вроде как мать на словесную перебранку вызывает.

Софью охватил приступ отчаянной злобы. В её истерзанной душе много накопилось горечи, отвращения к новой жизни.

– Дура! Дура! – с кулаками накинулась на дочь. – Иди с ним, отдайся ему, дура! И уезжай.

Попятилась, тяжело опустилась на лавку и заголосила.

Надя села рядышком, обняла мать, прижалась. Без малейшей утайки, но волнуясь, сказала:

– Уеду, мама, уеду. Хочет он с тобой поговорить, да боится тебя. Разведённый. Жена у него артистка была, рядом с ней, говорит, я ничтожество.

Ласковая и убедительная речь, звучащая в голосе дочери, осушила слёзы. Озлобленное настроение улеглось, мать жалела, что сорвалась.

– Наденька, хорошая ты моя… Сама видишь, нет тебе выбору…

Правятся из лесу Коля Ванин с Васильевичем, тащат пестери с клюквой. Васильевич пожадничал, с верхом нагрузился, поотстал от Коли Ванина. Нагоняет Коля Ванин Надю с учёным, те идут ни шатко ни валко, у обоих пестери на спинах.

– Опять орехов на компот тащите? – скалит зубы Коля Ванин.