Вещая моя печаль. Избранная проза

Или нам не хватает естественных возможностей для выражения чувств, страстей?.. Мы так употели на работе, что еле ноги до дивана доносим? – да выражайся ты день и ночь у телевизора: «ящик» напоёт, награбит, настреляет, напляшет до рвоты. «Ящик» «забыл» простенькие, наивные советские фильмы: на «уме» лишь деньги, деньги, деньги… И мы всё реже и реже задумываемся над вопросом: «кто мы нынче?», а зря!

…Пахарь с сохой давно не «едет» и песен не поёт. И ехать не на чём, и ехать некуда. Был лес, и тот в аренде. В чьей аренде? В чьей-чьей… у кого толще кошель, тот и владыка. Была земля наша, стала – ваша. Чья «ваша?» Да бес знает, чья! Был курятник наш, стал ваш…

Нарушился союз земли с государством. Как обозначить на карте местности деревню, в которую ведёт разбитая в дым дорога одного «дяди», обрушившийся мост через речушку – другого «дяди», лавка продуктовая – третьего прохиндея? И мают день к вечеру в этой деревне зануды пенсионеры, нужные как «ректорат» всего на день голосования? – деревня Пустокормовка. А ведь деревня, только русская деревня, не город, была носителем диалектного русского слова, а значит, хранителем русской речи.

Мы живём нынче в каком-то общественном безвременье. Кажется, и власть есть – просыпаемся вместе с Владимиром Путиным, ложимся с Дмитрием Медведевым – а нет веры ни Путину, ни Медведеву. И самим себе веры нет. Почему? Потому как порядка нет в державе нашей, защиты нет! Кто-то млеет в эстетических восторгах – мы продаём газа больше всех в мире!

Кто-то считает пенсионные копеечки и прислушивается: вот пригонят власти трактора, да сгребут у нас, поселенцев, временно проживающих на родной земле, избёнки в кучу…

Хиреют русские деревни, умирают «на корню». Горько! Стыдно! Позорно! Трудно быть певцом-деревенщиком своего сословия (деревни), когда думы всего народа, целого века родной земли и «однокапельны», то есть мыслят в одном направлении, и в то же время так противоречивы, – в пору воскресить Н. А. Некрасова да поставить с одной стороны совесть, с другой – бессилье.

Вот и живи, национальный гений, то бишь русский человек, как тебе «прикачнёт» жить. Бичуют русские писатели и поэты (как приятно, что возродились славянофилы, только ещё не оформились в движение) общественные пороки, гнездящиеся на зарубежной идеологии, видят полный разлад слова с делом, в некоем сне остались радужные мечты «пожить белым человеком», и… полное бессилие.

Близок Н. А. Некрасов нашему пониманию. У него рефлекторно-скептическое отношение к жизни, страстная любовь к своему народу, вера в народ: то он верил, то сокрушался, одной природе доверял своё истерзанное сердце. Вот истинно так и живут россияне!

И мы доверимся природе, доверимся самобытности деревни. Оплачем слёзной долей русского мужика, вспомним, как «баял» народ лет так полста назад и как нынче «заговорил». Наша речь держится на диалектах. Это киты нашей словесности, нашей грамматики. Акающая «вороватая „Масква“» – одно; доверчивая, наивная как ребенок деревня – другое. Из деревень, пусть полумёртвых, состоит Россия. Помните Ивана Грозного? «Земщина и опричнина»? Примерно такой расклад общества.

Диалект – это могучий пласт, залежь, это родник нашего детства, это бальзам на душу уехавшего за лучшей долей деревенского жителя, наша боль и радость. Счастье фамильное, где говорят по-доброму, «цокают» и «щокают», «бранячче да милуючче»! Говор – это узел, который не надо развязывать, наоборот, этот узел «надэ» туже «затягвать», «шщобы» зёрнышко махонькое словесное не обронить, «нецово» не «потереть». Свой язык дороже всяких богатств земных! Можно рубахи рвать до пупа, до посинения ратовать за свои гектары и сотки, поносить Кремль, а язык сохранить – достойно уважения. Радость, где сохранился диалект русской речи. Свой, местный! Диалект скажет, измельчал народ или нет!..

Летом приезжают городские, особенно московские дачники, как они удивляются, заслышав нашу забавную речь, перевитую не матерными словами, а словами житейскими, корневыми. Так, должно быть, этнограф Миклухо-Маклай заслушивался речью аборигенов Гвинеи. Горожан поражает щедрость деревенских обитателей, простота, наивность. Придёт в дом горожанка луковицу попросить, а ей хозяйка «чельну» зобеньку луку навалит, чаем напоит, пожалеет горожанку. «Пожалиёшь» – станет горожанка скудости избы завидовать – решительно нечего тут ворью делать, то и замков в деревне нет, а у «…меня квартира трёхкомнатная, диваны по сто тысяч, украшений на полмиллиона…» – «…можот, дева, не тронут. Нащо жо стоко заводить-то?»

Исчезают ремёсла – исчезают слова, выражения, исчезает живая связь поколений. Много в нашей державе гулящего люда, трудно искать «родину» того или иного слова. Вроде наше, вроде и не наше вовсе, и носителей говора остаётся всё меньше и меньше. Диалектное слово – это глубь веков, этнос. Откуда мы пришли и куда идём? Почемуурочища носят такие названия, вятичи мы или чудь белоглазая, новгородцы или ростовцы?