Вещие сестрички

– Это надругательство над природой театра, – не унимался Витоллер, постукивая по земле своей тростью. – Это попытка укротить дух театра, загнать его в клетку. Вот так и гибнет настоящее искусство.

– Да как тебе сказать… – уклончиво протянул Хьюл.

Томджон задействовал все рычаги для достижения поставленной цели. До того как огорошить своим планом отца, он потратил целый вечер на Хьюла, так что теперь ум гнома беспрестанно и возбужденно смаковал задники, смену декораций, кулисы, занавесы, а также чудодейственные устройства, на которых богов можно будет спускать с небес на землю, и люки, выпускающие чертей из преисподней. В общем, Хьюл противился созданию нового театра примерно так же яростно, как ратует мартышка за полное и безоговорочное упразднение банановых плантаций.

– У этого чудища до сих пор нет приличного названия, – твердил Витоллер сыну. – Я бы назвал его «Золотая Жила», ибо, клянусь честью, это имечко в точности отразит понесенные мною убытки. И будь я трижды проклят, если понимаю, каким образом мы покроем расходы.

На самом же деле было перебрано немыслимое число названий, но все их отверг Томджон.

– Мы должны дать нашему театру имя, в котором бы заключался всеобъемлющий смысл. Понимаете, о чем я говорю? Ведь театр вмещает в себя весь мир…

И тогда Хьюл изрек то, что, будучи еще неизреченным, уже давно подкарауливало миг своего изречения:

– Мы назовем его «Дискум»!

До окончания строительства «Дискума» оставались считанные дни, а Хьюл по-прежнему мусолил свою пьесу.

Он захлопнул ставни, задумчиво подошел к письменному столу, обмакнул перо и подтянул к себе новый лист бумаги. Вдруг на него снизошло прозрение. Мир – это подмостки, на которых боги разыгрывают вечную драму…

Вскоре его перо принялось усердно марать бумагу.

«Диск – сцена, – скрипело перо, – где у каждого есть роль…» Оторвавшись, он с предвкушением помедлил, размышляя, как бы поудачнее продолжить мысль… Это и было ошибкой, ибо его мысли, потеряв управление, тут же свернули на боковую колею.

Еще раз перечитав написанное, Хьюл решительно добавил: «За исключением лишь тех, кто продает попкорн».

Через минуту, однако, он зачеркнул все ранее написанное и вывел следующий пассаж: «Весь мир – театр, в нем женщины, мужчины – все актеры».

Это уже повразумительнее.

Чуть поразмышляв, Хьюл яростно набросился на бумагу: «У них свои есть выходы, уходы…» Мысль безнадежно заплутала. И готова была плутать сколь угодно долго. Бесконечно.

Из-за стенки донесся сдавленный вопль. Потом что-то бухнуло. Хьюл отложил перо и осторожно приоткрыл дверь.

Томджон сидел в постели, затравленно озираясь по сторонам. Заметив подоспевшего Хьюла, он испытал явное облегчение.

– Хьюл!

– Что за беда, парень? Кошмары?

– Послушай, это какой-то ужас! Я вижу их снова и снова! Знаешь, был момент, когда я уже поверил, что…

Хьюл, который рассеянно подбирал разбросанную по комнате одежду Томджона, замер и насторожился. Сновидения были его коньком. Они питали его творчество.

– Поверил во что?

– Ну, понимаешь… Я как будто оказался внутри чего-то большого, внутри огромной бутылки, сквозь стены которой на меня таращились три ужаснейшие рожи.

– Да ну?

– Точно. «Хвала тебе…» – говорят рожи. А потом начинают спорить о моем имени. В конце концов, так и не договорившись, они заявляют: «В общем, хвала тебе, как бы тебя ни звали, но королю в грядущем!» Тут одна из рож уточняет: «В грядущем за чем?» – «Просто в грядущем, девочка, – объясняет ей рожа старухи, – так принято говорить в данных обстоятельствах. И нечего спорить». После этого они снова нагнулись к бутылке и принялись меня обследовать. Посмотрели-посмотрели, а затем другая старуха и говорит: «Малохольный он какой-то. Это все еда тамошняя», на что молодая отвечает: «Нянюшка, я сколько раз говорила, что для Трагиков главное – духовная пища!» Тут они повздорили, начали препираться, но вдруг первая старуха на меня посмотрела и заявляет: «Смотрите-ка, по-моему, он нас слышит – глядите, как вертится», но другая ей говорит: «Не знаю, Эсме, эта штука у меня всю жизнь без звука работала». Они опять было заспорили, однако все заволокло густой дымкой и… И я очнулся, – с мукой в голосе закончил юноша. – Мне было по-настоящему страшно, потому что сосуд этот все увеличивал: стоило им нагнуться, как я видел только огромные глазищи и ноздри.

Хьюл не без труда вскарабкался на краешек кровати.

– Забавная штука – сны…

– Мне так не показалось.

– Да нет, я о другом. Вот, к примеру, не далее как прошлой ночью я видел во сне какого-то кривоногого человечка в черной шляпе. Он очень смешно ковылял по дороге – переставлял ноги так, будто в башмаках у него целое море воды.

Томджон вежливо закивал:

– Так, так, и что дальше?

– Это, собственно, все. Еще у него была тросточка, которой он крайне забавно помахивал. В общем, невероятно…

Голос гнома утих. На лице Томджона отразилась вежливая и немного снисходительная участливость, последствия которой были хорошо известны Хьюлу, ибо никогда не приводили ни к чему хорошему.