Весной в последний раз споет жаворонок

Служитель суда вошел в демонстрационное помещение.

— Звонили, господин прокурор?

— Проводите, пожалуйста, этих господ, — Ритт указал на Марвина и Гонсалеса, — через задний выход!

— Так точно, господин прокурор! Прошу вас идти за мной, господа…

— Еще увидимся, — сказал Дорнхельм.

Ответа не последовало. Оба мужчины пошли за служителем. Дверь за ними защелкнулась.

Ритт и Дорнхельм сопровождали Колдуэлла. Они несли его устройства.

Чем ближе они подходили к выходу, тем громче становился шум строительства.

— Подвезти вас? — спросил Ритт.

— Большое спасибо. Я на машине, — сказал Колдуэлл.

Что со мной? — подумал он. Почему именно сейчас мне приходится вновь думать об этом девичьем голосе из службы точного времени по телефону? Фонограмма сообщала, что сейчас двадцать три часа двадцать одна минута восемнадцать секунд…

— Вы едете на вокзал? — поинтересовался Ритт.

— Да, — сказал Колдуэлл.

Последняя фонограмма сообщила, что уже двадцать три часа пятьдесят одна минута девятнадцать секунд…

— Центральный офис. На центральном вокзале, комната шесть, пятый этаж, — сказал Дорнхельм и кивнул. — Я слышал, вы уехали только потому что старый был снесен.

— Мы вернемся в новый, — сказал Колдуэлл.

Следующая фонограмма известила, что сейчас двадцать три часа двадцать одна минута двадцать секунд… Проститутка, подумал Колдуэлл. Веселая проститутка. А потом — спать. Я все время так устаю. Не знаю, почему. Я опять с удовольствием займусь развратом. Или без удовольствия. Не забыть на очередной исповеди! Чудесным ты был, отец! Надеюсь, ты горишь в аду!

— Там, на вокзале, сходятся большинство линий радиорелейной связи и электронной почты. Верно? — спросил Дорнхельм.

— Да, — сказал Колдуэлл. — Между Цайлем и Большой Айшерхаймерштрассе. Там, в центре почтово-чековых расчетов, на самом верхнем этаже, мы сидели до конца шестидесятых годов.

Очередная фонограмма возвестила: двадцать четыре часа двадцать одна минута, двадцать одна секунда…

Так они дошли до вестибюля. Снаружи пели краны, гремели отбойные молотки, скрежетали бетономешалки.

С шиком подкатил черный «кадиллак» и остановился у входа. Колдуэлл быстро попрощался с обоими немцами, протянув им вялую, холодную руку, и забрал у них устройства. Возле швейцарской стянул с головы кепку и низко кланялся судебный чиновник Франц Кулике. Колдуэлл вышел на улицу.

Дорнхельм сказал:

— Ты не должен на меня злиться, парень, когда я вновь и вновь веду себя, как праотец, и говорю, что тебе не стоит сильно волноваться по поводу каждого свинства.

— Я не злюсь на тебя, старик.

— Ты знаешь, что мой отец пропал, когда мне было два года. В пять я решил работать в полиции. Чтобы разыскать его, — они вернулись к лестнице. — И ты… — Дорнхельм, который частенько бывал так груб, запнулся и медленно закончил, — …ты мне вроде сына. Ты же это знаешь.

— Я знаю это, — сказал Ритт. — Тебе не припоминается ничего смешного?

— Чего смешного?

— Вспомни, пожалуйста, что-нибудь смешное…

Они шли дальше.

Очередная фонограмма поведала, что сейчас двадцать три часа двадцать одна минута двадцать две секунды… Колдуэлл дошел до черного «кадиллака», поправил кофр с магнитофоном и открыл дверь заднего сиденья автомобиля. И отпрянул в испуге. На заднем сиденье без движения, с открытым ртом, лежал его шофер. Мысли в голове Колдуэлла проносились одна за другой. Мертв? Усыплен? Человек за рулем — среди нас он никто — слишком мелкая сошка. Его никогда не видели. По…

Он не успел до конца додумать мысль. Быстро подошедший крупный мужчина в сером костюме сильно ударил его по голове рукояткой пистолета. Колдуэлл упал, как подкошенный. Мужчина схватил кофр с магнитофоном, побежал прочь и исчез за строительными лесами. Шофер черного «кадиллака» повернул назад, рванул дверцу машины на себя и стремительно уехал. Колдуэлл лежал на мостовой. Вокруг его головы образовалась лужа крови. Подошли люди. Одна женщина закричала.

Следующая фонограмма…

9