Весы Лингамены

— На это есть один ответ, — невесело протянула советник, — который тебе, скорее всего, не очень понравится. Чем больше информации ты будешь загружать в вычислители, тем всё больше времени это будет занимать, и, теоретически, при объёмах, стремящихся к бесконечности, время загрузки данных тоже будет стремиться к бесконечности.

— Подумать только! — воскликнул тут Штольм, поражённый проницательностью Даримы. — И это только время загрузки данных! При бесконечности мировых циклов — если это, конечно, верная информация — выходит, бесполезно даже начинать просчёт, так как даже если предположить, что скорость загрузки информации в недра машины будет быстрее скорости её поступления извне, то начинать просчёт без полной детерминированности нет никакого смысла. А полной никак не достичь при наших технических возможностях…

— При безначальности мировых циклов идея просчитать полную картину мира является абсурдом при любых технических возможностях, — невесело констатировала Дарима.

— Но опять же, — никак не мог поверить я в услышанное, — ведь есть же какой-то определённый временной «коридор», в течение которого полностью вырабатывается карма. Например, пятьсот лет или пятьсот один год, про которые говорили. Карма всё-таки не может вечно «сидеть в кустиках». Не будет же она целый мировой цикл таиться? Тогда рано или поздно нам или нашим потомкам удастся доказать существование кармы хотя бы на замкнутой системе! — воодушевлённо произнёс я. — Мы ведь имели 55% до…

— Минжурчик, — прощебетала Дарима с лёгкой укоризной, — тебе всё ещё не кажется, что это бесполезное занятие?

Я сглотнул, и косо глянув на последнего оратора, перевёл взгляд на остальных участников «консилиума лучших умов». Гелугвий тёр лоб. Штольм морщился и чесал затылок.

— Дари, — начал я ровно, — ты предлагаешь нам всем бросить изыскания и уверовать в Учение? Мы тоже кармики, но мой и твой умы имеют различные рёбра жёсткости. Мой ум не настолько гибок. Или, может, у меня нет заслуг. Но когда-то я задался главными вопросами, и я хочу помочь себе и всему человечеству. Иначе моя жизнь не имеет смысла.

— И моя, — с пасмурным видом протянул Гелугвий.

Штольм с равными промежутками лишь молча кивал в знак согласия; он раскачивал головой туда-сюда словно маятник. Со стороны казалось, что у него в уме запущен фоновый процесс, работающий над какой-то секретной задачей.

— Что вы, дорогие друзья! — тут Дарима, видя наше удручённое состояние, подошла ко мне ближе и похлопала по плечу. — Я не пытаюсь сбить вас с пути исследований и мгновенно обратить в беспрекословных последователей Учения. Я работаю вместе с вами, и причины этого весьма схожи с вашими. И я очень хочу помочь. Просто в последнее время получается, что моя помощь в основном заключается в том, чтобы уберечь вас от пути… — она вздохнула и не договорила. Повисла тишина.

— Так те пресловутые 55%, — сказал я через некоторое время, — это что, значит, полная ерунда, профанация, дырка от бублика?..

— Ну что-о-о-о ты, — протянула Дарима с таким чрезвычайно важным и напыщенным видом, какой только смогла на себя напустить. — Это ведь половинчатая карма!

Все вдруг начали хихикать и смеяться, Гелугвий радостно стучал ладонью по столу, Штольм ухал, а мы с Даримой взявшись за руки, прыгали по комнате.

— Будем дальше работать! Будем искать решение! Но мне кажется, всем нам нужен хотя бы небольшой перерыв, — решила за всех главная радетельница науки, когда все чуть успокоились.

— Вам может показаться, что я много умного наговорила тут, — продолжала она. — Но всё это были вещи очевидные, многие из которых я почерпнула из сутр. На самом деле мне самой сейчас нелегко. Я чувствую, мне нужно обратиться за советом к своему учителю! Неужели мы настолько заблуждаемся в своих экспериментах, что нам уже выдали посланника… оттуда

? То есть, он сам себя явил и сообщил внутренним. А мы как тюремщики, держащие в неволе своих подопечных и боящиеся занести сорняк в прекрасный огород.

Мы так утомились, что переваривали сказанное уже молча. Пора было отдыхать.

— Минжур, — обратилась Дарима уже ко мне одному, — мне сейчас надо уединиться в медитации на часок, поэтому я домой. — Она кивнула всем, беспомощно развела руками и вышла из зала.

Я встал, сделал три чашечки чая и поставил на стол. Мы тихонько пригубливали его, думая каждый о своём. Говорить больше не хотелось. Я посмотрел на ребят. Хоть в тексте я в основном и называю их «коллегами», все мы сильно сблизились за два десятилетия совместной работы. Мы были родственниками по духу, по общему, связавшему нас делу. И вот теперь наступил критический момент. Никто из нас не знал, как будет складываться далее деятельность нашего института. Всем лишь было ясно — причём, без всяких научных расчётов — что так как раньше уже точно не будет.

— Ну что же, — наконец, разбил я хрустальный сосуд тишины, выросший из ранних отражений сказанного сегодня, — оказывается, иногда и помолчать бывает полезно.