Ветер на пороге

– А если я испытываю ненависть к мистеру Дженкинсу, стоит мне только подумать о нем, получается, я его именую?

Прогиноскес шевельнул крыльями:

– Нет, ты его аннулируешь. Как делают эхтры.

– Прого!

– Мег, когда люди не знают про себя, кто они, они открыты и для аннулирования, и для именования.

– И ты считаешь, мне следует дать Имя мистеру Дженкинсу?

Это звучало смешно: сколько бы тут ни было мистеров Дженкинсов, он был мистер Дженкинс, и все.

Но Прогиноскес твердо ответил:

– Да.

– Я думаю, это ваше испытание какое-то дурацкое! – строптиво воскликнула Мег.

– Дело не в том, что ты думаешь. Значение имеет только то, что ты делаешь.

– Ну и чем же это поможет Чарльзу?

– Не знаю. Нам не обязательно знать все сразу. Будем делать то, что следует, шаг за шагом. Иного нам не дано.

– Но как же мне это сделать-то? Как я дам Имя мистеру Дженкинсу, если я при виде его не могу думать ни о чем, кроме того, какой он гадкий?

Прогиноскес вздохнул и взмахнул несколькими крыльями – так сильно, что подлетел на несколько футов, материализовался и плюхнулся наземь.

– Есть одно слово – но если я это скажу, ты поймешь неправильно.

– Все равно тебе придется это сказать.

– Это неоднозначное слово. Я слышал, многие на вашей планете даже считают его неприличным.

– Ой, да ладно. На стенках в школьном туалете еще и не такое пишут.

И Прогиноскес выдохнул с клубом дыма:

– Любоффь!

– Что-что?

– Любовь. Только она позволяет людям осознать, кто они такие. Ты полна любви, Мег, но ты не умеешь оставаться в пределах любви, когда это бывает нелегко.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, вот ты любишь своих родных. Это легко. Иногда, когда ты ужасно плохо к кому-то относишься, ты возвращаешься к праведности, просто подумав о… ну, ты, кажется, говорила, что как-то раз вернулась к любви благодаря тому, что думала о Чарльзе Уоллесе.

– Ну да…

– Но на сей раз это будет нелегко. Тебе придется сделать следующий шаг.

– Если ты хочешь сказать, что мне придется полюбить мистера Дженкинса, придумай что-нибудь получше! – отрезала Мег.

Прогиноскес шумно вздохнул:

– Если мы проходим испытание, тебе придется научиться… ну… кое-чему из того, чему я научился за первый миллиард лет, проведенный с Учителями. Мне пришлось пройти целую галактику испытаний, прежде чем я наконец сделался квалифицированным Именователем Звезд. Но ты – человек, с тобой все иначе. Я про это все время забываю. Вот меня бы, скажем, ты могла полюбить?

Со всех сторон вокруг Мег замигало множество очей, развернулось множество крыл; язычок пламени обжег ей руку и поспешно спрятался. Мег закашлялась и облизнула обожженное место на руке. Но она от души жалела, что не может взять и обнять Прогиноскеса, как обнимает Чарльза Уоллеса.

– Еще бы! – сказала она.

– Но ведь ты меня любишь совсем не так, как этого худосочного Кальвина?

– Ну, это же совсем другое…

– Так я и думал. Как все сложно-то… Это совсем не та любовь, которая понадобится, чтобы дать Имя мистеру Дженкинсу.

– Мистера Дженкинса я ненавижу.

– Мег, это испытание. Ты должна дать Имя настоящему мистеру Дженкинсу, а я должен тебе помочь. Если ты потерпишь неудачу, то и я тоже.

– И что тогда будет?

– Это первый раз, когда ты встретилась с Учителем. И он станет последним.

– А с тобой?

– У того, кто бывал с Учителями так часто, как я, есть выбор. Я могу встать на сторону эхтров…

– Что-о?!

– Немало тех, кто, не выдержав испытания, поступают именно так.

– Но ведь эхтры же…

– Ты знаешь, кто они такие. Разрывающие небо. Гасящие светила. Затемняющие планеты. Драконы. Черви. Ненавистники.

– Прого, ты бы не мог так поступить!

– Надеюсь, что не мог бы. Другие вот смогли. Выбор-то нелегкий.

– А если ты не согласишься стать эхт-ром, то…

Прогиноскес спрятал все свои глаза за крыльями:

– Я Именователь. Эхтры лишают Имен. Если я не соглашусь стать одним из них, мне придется себя аннулировать.

– Что-о?!

– Давай я загадаю тебе загадку. Что такое: чем больше отдаешь, тем больше у тебя этого остается?

– Ну, любовь, наверно.

– Так вот, если Именование для меня важнее всего остального, тогда, наверно, мне придется отдать всего себя, если это единственный способ выразить свою любовь. Целиком и полностью. Аннулировать себя.

– А если ты это сделаешь… ну, аннулируешься… это что, навсегда? – опасливо спросила Мег.

– Этого никто не знает. И не узнает до конца времен.

– А мне тоже такой выбор делать придется, если… если ничего не получится?

Она повернулась спиной к зданию школы, навстречу утренним крикам и свисту, и уткнулась лицом в теплые перья огромного крыла.

– У смертных такой возможности нет, дитя Земли.

– И что, я просто вернусь домой – и это все, что со мной будет?

– Ну, если можно сказать, что это «все»… Ад возрадуется, конечно. Но ты, может быть, не веришь в ад?

Мег махнула рукой:

– То есть если мы провалимся, значит ты…

– Мне придется выбирать. Лучше аннулировать себя, чем быть аннулированным эхтрами.

– Но ведь то, что ты мне показывал, – то, о чем мама говорила тогда после ужина, то, из-за чего папа поехал в Брукхейвен, – оно, похоже, не имеет никакого отношения к мистеру Дженкинсу. Это событие космического масштаба…