Ветер подскажет имя

Только в этот момент Павел осознал, что простая и одновременно сложная история его отношений с Александрой Образцовой закончилась. Больше не нужно устремляться вперед, надеясь на встречу, спрашивать, узнавать, беспокоиться. И даже ругать себя уже не стоит – его недостойный поступок превратился в пыль прошлого.

Это сейчас Павел стоит возле книжных полок и думает об Александре, а вспоминает ли она?

Хотя бы с презрением и ненавистью…

Или новая жизнь поспешила перечеркнуть все вчерашнее?

– Нет. Я благодарен вам за работу.

Когда Полушконков ушел, Павел спустился на первый этаж в столовую, съел суп, не почувствовав вкуса, проигнорировал другие поданные блюда и вернулся в кабинет, желая разобрать не срочную деловую корреспонденцию. Он старался продолжить день как обычно, не возвращаясь постоянно к образу Александры, но уже через час, когда он писал ответ в министерство, его правая рука задрожала, а зубы сжались. Павел откинулся на спинку стула, закрыл глаза и попытался унять вспышку злости, разрывающую грудь. Ему больше нечего делать в Петербурге, все, что было нужно, он узнал, и теперь самое время возвращаться.

«Не будет тебе покоя, не будет счастья, и умереть захочешь, так не умрешь. Будешь всегда бежать по следу и сгинешь, пропадешь, если не сыщешь кусок души потерянный…» – далеким эхом донеслись слова, не так давно сказанные Гедой.

Нет, это не злость сейчас терзала его изнутри, не разочарование, а возрастающая нестерпимая режущая боль. Она беспрепятственно шагала по ребрам, небрежно задевая их, она втекала с кровью в вены и неслась дальше, наполняя крепкий организм мукой, она устремлялась к мозгу, настойчиво шепча: «Больше никогда… больше никогда… больше никогда Александра не посмотрит в твою сторону… Она будет жить без тебя… счастливо и беспечно…», боль гнула кости и самое страшное – она не собиралась никуда уходить.

Встав так, что стул громыхнул и упал, Павел провел рукой по лицу и резко выпрямился.

– Больше никогда…

Вот теперь он предложил бы Александре Образцовой очень много. Он бы отдал ей все, включая жизнь и свободу. Но ветер унес тот день и час, когда она могла бы услышать эти слова, улыбнуться в ответ, смутиться и, может, сказать: «Да».

«Что я наделал и как я стал таким?»

Вопрос остался без ответа. Павел в три шага подошел к окну и посмотрел на холодную улицу Петербурга. Надо уезжать. Немедленно. Надо забыть, перечеркнуть… Но в глубине души он знал – это невозможно. Куда бы он ни устремился, как бы ни лгал самому себе, за сколько бы дел ни взялся одновременно, боль всегда будет идти рядом – след в след.

Ночью Павел проспал не больше четырех часов: стоило закрыть глаза – и из темноты появлялась Александра. Он протягивал руку, чтобы убрать с ее щеки прядь, она поднимала голову, заглядывала ему в глаза и… Он просыпался.

В восемь утра Павел вскочил на Норда и рванул из Петербурга прочь. Ветер бил в лицо, грязь летела из-под копыт, спина взмокла, но боль не отставала, она уже выбрала себе друга на долгие, долгие дни и собиралась служить ему верой и правдой.

* * *

Федор сделал шаг назад, и у Кати появилась возможность обернуться.

– Матвей Глинников? Но… – Она замолчала, встретившись взглядом с Мелиховым.

– Я говорил вам, что он не только мастер, изобретатель, но еще и художник. Что-то для него было более важным, что-то менее… Но рисовал Глинников точно лишь для себя, он никогда не продавал, не дарил и не выставлял своих картин. Вряд ли эту работу можно назвать детальной и продуманной. «Ветер подскажет имя» – скорее образ, волна нахлынувших чувств, загадка, которую ему или удалось, или не удалось разгадать.

– Вы не знаете… Он был счастлив? – неожиданно для себя спросила Катя.

– Я не сомневаюсь в этом. Мне кажется, увлеченные люди всегда счастливы.

Она не стала больше задавать вопросов, но ее интересовало немного другое счастье мастера. Личное. Любил ли он? Любили ли его? Быть может, эта девушка с красным платком и есть мечта художника?

«Из всех картин вы выбрали работу Глинникова. Вам не кажется это странным?» – спрашивал взгляд Федора.

«Еще немного, и мне ничего не будет казаться странным», – мысленно ответила Катя.

«Почему?»

«Куда уж больше…»

«Вы волнуетесь? Я подошел к вам слишком близко. Не это ли причина?»

Отвернувшись, Катя вновь двинулась вдоль стены, а потом остановилась и, желая покинуть то место, где в воздухе теперь кружилась неловкость, попросила:

– А можно кофе?

– Да, конечно.

В столовой она почувствовала себя иначе, с картин на нее больше не смотрели рыбаки, очаровательные девушки, старики, вороны… Все свидетели волнительной слабости остались в зале с живописью.

– Спасибо, очень вкусно.

– Совершенно не за что. Я ленюсь готовить в турке, а нажатие кнопки на кофемашине не стоит благодарности.