Глазам Зубанова снова, как и утром, предстала картина гор и турецкой половины села. Дома были освещены медными тревожными отблесками заката. На минарете мулла совершал вечерний намаз. О чем он молился, что просил у аллаха для своих правоверных? Не настороженность и неприязнь испытывал сейчас Зубанов к той стороне, а какое-то странное чувство заинтересованности и сострадания, будто он был в ответе за то, что там творилось.

Уже в сумерки Зубанов спустился с вышки и заглянул в казарму. Она была почти пуста: все пограничники несли службу.

Зубанов вышел во двор. Постоял, прислушиваясь. Было тихо кругом. В домах на нашей стороне зажглись электрические огни. Кое-где заговорило радио. А в сотне шагов тонула во мраке и безмолвии турецкая половина села.

ВЕТЕР С ЧУЖОЙ СТОРОНЫ

Если верить старожилу заставы повару Ване Мочки-ну, служба на границе для каждого новичка начинается… с экскурсии. На второй день после нашего приезда он так и сказал нам, высунувшись из кухонного окошка:

— Ну, ребята, сегодня пойдете на экскурсию. Не нужно ли кому-нибудь добавки? — и улыбнулся своей добрейшей улыбкой.

Впрочем, заглянувший в столовую начальник заставы старший лейтенант Горелов заметил ему:

— Не дезориентируйте людей, Мочкин. Экскурсии бывают в музеи, а у нас граница. И вообще, бросьте свою голубиную философию.

Он вышел, а мы с любопытством посмотрели на Мочкина. Как потом выяснилось, он был не только самым добрейшим поваром в мире, никогда не жалеющим добавки, но и попечителем всех голубей на-заставе. Об этом стоит рассказать подробно, потому что предмет страсти Мочкина имеет прямое отношение к тому, что произошло двумя месяцами позже.

Голуби остались на заставе с тех незапамятных времен, когда пограничники пользовались голубиной связью.

Связь эта давно устарела, но голуби так и остались. Одни умирали, другие появлялись на свет и жили себе припеваючи, позабыв свою былую почтовую службу. Целыми днями они разгуливали по двору, а вечерами Ваня Мочкин гонял их над заставой, разбойно свистя и размахивая фуражкой. На ночь он запирал их в голубятню, пристроенную под крышей казармы. Недели за три до нашего приезда речка, протекающая около заставы, от обильных дождей и стаявшего снега в горах вышла из берегов и стала затоплять казарму. Объявили тревогу. Первое, что сделал Ваня, — быстро поднялся на голубятню, отпер ее и выпустил всех голубей на волю, чтобы их не затопило. А потом уже принялся спасать военное имущество.

Таков был повар Мочкин, слова которого сбылись в этот день, — "экскурсия" состоялась. После обеда нам приказали взять полную выкладку, боевое оружие и построиться в коридоре.

— Не шуметь, не демаскировать себя, помнить, что за каждым нашим шагом следит враг, — сказал старший лейтенант Горелов.

Притихшие, мы прошли через весь двор, через футбольное поле и вышли с территории заставы. В кустах, под высокими тополями, остановились. Вдоль кустов — тропа, за тропой — полоса взрыхленной земли, за полоской — колючая проволока, за проволокой — шумливая неширокая речка, а на том берегу — мужчина в засученных по колено штанах. Ловит удочкой рыбу, нас не видит. А еще выше, на склоне холма, — дома на высоких каменных фундаментах, под черепичными крышами. Во многих крышах дыры, многие окна забиты досками; ветерок доносит запах кизячного дыма.

— Внимание, — негромко сказал старший лейтенант. — Мы находимся на линии государственной границы. На том берегу уже сопредельное государство Турция.

Мы невольно подтянулись, насторожились.

— В этом турецком селе, — продолжал начальник, — одна тысяча четыреста двадцать семь жителей. В нем четыреста двадцать дворов, две кофейни и одна мечеть. Вон тот самый большой каменный дом принадлежит помещику. А вон там, на пригорке, турецкий пограничный пост. Одна характерная деталь: рядом с постом строят новую казарму. Вопросы будут?

Мы промолчали. Смотрели во все глаза и боялись громко дышать. Как-то не верилось, — что в нескольких шагах от нас начинается капитализм. "Ну, и занесло тебя, Гришуха, — с гордостью подумал я о себе. — Жил на Клязьме, а сейчас у черта на куличках. Мечеть, помещики, аскеры… Тут гляди в оба. Может быть, этот рыбак — совсем не рыбак?" И мне уже кажется, что на той стороне и птицы тише поют, и цветы не такие яркие, и травы не такие густые, как у нас. Все было таким и не таким, словно окрашенным в другую краску.

— А теперь пошли на левый фланг, — скомандовал старший лейтенант.

Мы пошли гуськом по дозорной тропе, и вскоре село скрылось из вида. Через проволочный забор на тропу перевешивались лозы дикого винограда, и старший лейтенант на ходу обламывал их, чтобы ветви не цеплялись за фуражки и не лезли в глаза. Время от времени он давал пояснения: "Вот здесь лучше всего ручей перейти вброд, а здесь нужно опасаться каменного оползня. По тому овражку нарушитель может незаметно подползти к границе, а вот там, в кустах, замаскироваться".

Мы смотрели, слушали и запоминали.

Влево, на крутую гору, полезла другая тропа, но старший лейтенант нас не повел по ней. Он только пояснил: