Въездное & (Не)Выездное

Я экспериментировал дважды, и дважды бежал, подобно пушкинскому Евгению на картинке помянутого выше Бенуа.

Я буду в пальто цвета соли и перца, в берете, заломленном на ухо. Узнаете.

МЕСТА

Кстати, о местах встреч.

Рекомендую Артиллерийский музей.

Приходить одному.

Там барочная красота орудий мужских игр при правильном маршруте вытесняется завораживающей индустриальной силой конвейерной смерти. Эпоха Цусимы – красота мускула стали. Верден был в каждой петербургской квартире. Вторая мировая убила и это. Выходя на свет, кусаешь губы и сглатываешь слезы, навечно пронзенный эпохой, когда в черных доках собирали жирно проклепанные броненосцы.

Для подъема на верхний этаж лестницы устранены в пользу пандусов.

Ты катишь себя по ним, как гаубицу среднего калибра, и в отчаянии прокручиваешь маршрут назад, к разноцветной старательности потешных войск.

В Артиллерийском музее, в Кронверке, надо рвом которого казнили пятерых под жестяную дробь барабанов, женщины понимают, что такое обида мальчишки: узнать, что необитаемых островов не осталось.

После этого влюбляешься в жуткий Обводный канал. Кирпичные красные трубы. Американские железные мосты. Путиловский гудок. Точка отсчета. Когда московский поезд проезжает Обводный, значит, можно одеваться и выходить из купе.

Или вот еще: лебединое озеро.

Это в Приморском парке Победы. Немыслимый канцелярит – функция охранительная. Чашища мертвого стадиона имени Кирова. Подниматься на роликах кругами к его вершине, откуда – залив, лодки, новостройки, два сухогруза и Кронштадт на горизонте. Пометить в памяти: «Зайти в муз. – кварт. Кирова на Каменноостровском. Чучела, мебель, выст. детск. рис. «За детство счастливое наше спасибо, родная страна».

Молодое, спортивное место. Гимназисты в белых брючках в лаун-теннисном азарте. Байдарки. Яхт-клуб. Роллерблейдеры.

Я ныряю в березовую рощу к озеру, где от ступеней ложноклассического, как шаль Ахматовой, павильона, можно кормить доверчивых лебедей.

Никто вам не скажет про это озеро.

Пот капает с лица, разогретого кружением по стадиону.

Зигфрид кормит левой рукой лебедей, а правой набирает sms Одетте.

ЛЕНИНГРАД

Кстати, о любви.

Я знаю скорость петербургского исторического пищеварения.

Здесь люди превращаются в воспоминание раньше, чем встречают вас на перроне.

Моей жене уже не хватает того чистого пустоватого города, со строгими необветшалыми фасадами, каким был Ленинград.

Я тоже тоскую теперь по нему.

Там действовала таинственная «Система» – структура, не имевшая структуры и сфер приложения.

Мальчики и девочки, с хэйрами и бисерными фенечками, собирались («тусоваться» слетело на язык году в 1985-м) на углу Стремянной и Поварского, где была гостиница «Париж», где встречались Тургенев и Виардо (умоляю, не проверяйте). Дом был разрушен авиабомбой, образовался пустырь.

С еще одной дверью в другую реальность.

Системщики это чувствовали, и спешили обменяться самиздатовским Бродским до того, как его издадут.

Меня приводила туда Баба Фима – густоволосая девушка со вскинутыми бровями, работавшая курьером в журнале «Аврора», где я тоже работал и жил, отвинчивая по ночам боковину банкетки в кабинете редактора и пододвигая стул для устройства ложа.

Я ночевал в бывших казармах Преображенского полка – тех самых, где жил Германн; выходивших окнами на дом Адомини, в котором жил Герман, даже два Германа, Юрий и Алексей.

А днем Баба Фима таскала меня на Стремянную, мы пили «маленький двойной» в исчезнувшем ныне кафе «Эльф», который, в отличие от Системы, помнят все.

Баба Фима сгинула на Трассе, как называлась дорога Ленинград-Москва, по которой автостопом передвигались системщики.

Мы с женой, поднакопив деньжат, купили квартиру на Петроградской стороне.

Петроградская – это сторона башенок, шпилей, нелинейных улиц, отскока и отпрыга в сторону от идеи державности в пользу буржуазной, частной жизни.

Во всех книжках издательства «Детская литература» в матерчатых переплетах, читанных во время школьных ангин, есть такой город: с выносными лифтами и двориками, где выгуливают одного на двоих пса мальчик и девочка.

Жена просит обязательно дописать, что от Ленинграда в Петербурге сохранилась нестыдность ощущения душевной смуты и нестыдность бедной жизни. Нет ничего зазорного в том, чтобы жить в коммуналке, с протечкой по лепнине и соседями в халатах и тренировочных штанах. Город все равно твой.

Я дописываю.

На мне черный шелковый костюм производства FOSP, фабрики одежды Санкт-Петербурга. В трех километрах от меня ее хрустальные окна эпохи art nouveau плещут рыбий жир электричества прямо в Мойку.

ЭПИЛОГ

Петербург – это декорация, созданная для спектакля по превращению маленькой, сухопутной Руси в морскую имперскую Россию. Жемчужные колонны греминского дворца. Кто там в малиновом берете. Бал.

Спектакль отыгран. Театр пустует. Можно выйти на сцену, пройтись по залу или попросить огоньку у брандмейстера, скучающего без работы.

Входных билетов не существует.

Лучшей декорации для любви – тоже.

2003

КОММЕНТАРИЙ