Въездное & (Не)Выездное

Однако амстердамский разврат – всего лишь торговля, продолжение Kalverstraat. В «веселом районе» давно нет преступности, продажная любовь защищена латексом, льющаяся на шоу в зал сперма – синтетическая. И даже мужчины из April’а и It похоже на кордебалет Бориса Моисеева: голландский гомосексуализм имеет отношение не к страсти, воспетой Уайльдом и Кузьминым, но к преимуществам однополого брака (дотируемое молодоженам жилье), клубного времяпрепровождения (все свои) и социальной защиты (представителя меньшинства уволить никто не рискнет).

Претензии к голландскому разврату не этические (за отсутствием предмета претензий), а эстетические: не работает вентиляция, кисло пиво, не найти сортира, лыс бархат крохотной, как в жэковском красном уголке, live-сцены. В ночном Амстердаме хорошо понимаешь подлинный масштаб городка, который был бы мало кому интересен со своими давно отсверкавшими революциями и тихими домиками над каналами. И никакой Рембрандт его бы не спас, как не спасает, допустим, Иваново наличествующий в местной галерее Тициан.

Но Амстердам как мог поставил, разрекламировал, раскрутил ту пьесу, что была ему по плечу и карману. Ведь «порок», «разврат» – категории мелкомасштабные: «пороком» называет житель уездного городка нравы, про которые житель столицы пожимает плечами: ну и что?

Амстердамская индустрия разврата нацелена, по большому счету, на кошелек сельского парня, удачно продавшего корову, хватанувшего на радостях хмельного, выкурившего «косячок», погыкавшего на витрину секс-шопа, потаращившегося на гей-клуб и в завершение забредшего к девкам в бордель, где его смущает одно – непостижимое предназначение биде. Компания таких деревенских парней, оставившая на паркинге BMW и у опустившихся жалюзи на витрине с девицей и забравшимся к девице приятелем орущая (должно быть): «Давай, Вася!» – и есть самый распространенный визитер района Red Lights.

Именно здесь, где бьют фонтаны фаллических форм и белье продажных дев светится мертвенно-голубым, как в цирке, и понимаешь, наконец, Амстердам.

Этот город каждый вечер ставит свою пьесу, где злодеев и распутниц играют вполне добропорядочные главы семейств. Можно шутить над их трогательно-серьезной игрой, но нельзя не признать, что туристские аншлаги следуют один за другим.

Мы возвращаемся из Амстердама домой, как возвращаются из оперетты в оперу, с малой сцены – на большую, и как с сельской ярмарки возвращаются в городскую квартиру, недоумевая, зачем же купили под шумок толпы рушник с петухами, глиняную кринку и расписную оглоблю. Мы, чертыхаясь, прилаживаем оглоблю на комод, прячем купленные хм-хм… открытки и говорим друзьям, что, конечно, самое сильное впечатление от Амстердама – это коллекция Вермеера в Rijksmuseum.

Но, ежевечерне натыкаясь на оглоблю взглядом, про себя улыбаемся, поскольку знаем, зачем рано или поздно приедем в Амстердам еще.

1997

COMMENT

Когда я первый раз приехал в Голландию – в 1991-м – меня познакомили с питерским парнем Сеней. Он стоял на Кальверстраат в советской шинели и пел про поручика Голицына. Сеня дико страдал по оставленной в Ленинграде семье, дочуркам и пытался заработать хоть какие-то деньги. Он говорил, что прохожие стали скупы, подают неохотно. «Сеня, не будьте дураком, снимите шинель. Горбачев ввел танки в Вильнюс!»

Не очень чуток был к перемене обстоятельств Сеня, вот что.

Когда я просил про Сеню спустя шесть лет, то услышал, что он вышел замуж. «Женился», – уточнил я. «Нет, вышел замуж за Джона, – был ответ. – Ну, помнишь такого блондинчика?»

И, видя мое изумление – от Сени меньше всего можно было ожидать однополой склонности – объяснил, что брак решал все Сенины проблемы. Квартиру паре дадут как молодой семье, работу Сене поможет найти гей-комьюнити, а что касается жизни под одной крышей – так стерпится-слюбится. Мужчины и женщины, что, всегда по любви женятся? А ведь нередко потом хорошо живут! И вообще – не ваше дело.

Я промолчал.