Вид с больничной койки

…Азитрокс сделал благое дело. Дыхание выровнялось, гноя в мокротах стало меньше, температура стабилизировалась на отметке 37,2. Упомянутое лекарство я принимал всего два дня. Вдруг в персональной ячейке 27 ноября не оказалось знакомых капсул. Подумал: наверное, врач назначение отменил. Отправился за справкой к старшей медсестре Э. С. Мартыновой. Та удивилась: отмен не было! Обратился с тем же вопросом к лечврачу Енгибарян. Она не могла взять в толк, как такое могло случиться. Через какое-то время прямо в коридоре из рук в руки передала две капсулы (суточная доза).

На свой риск провел я расследование обстоятельств исчезновения назначенного врачом антибиотика. Прошел по всей цепочке… В натуре оказалось: пошлое воровство! Это было деле рук ночной медсестры Екатерины Сердитовой.

Пойманная с поличным воровка в белом халате подняла жуткий хай. Носилась по коридору и кричала: «Я подам заявление! Я ни минуты тут больше не останусь!». Это был театр в одном лице… Через какое-то время К. Сердитова вышла из кабинета Сегельмана с гордо поднятой головой.

Я потребовал у врача, чтобы этот казус с азитроксом был занесен в историю моей болезни. Енгибарян пообещала, но обманула. Однажды я спросил у Нары Мельсиковны разрешение полистать свой больничный манускрипт. Решительно было сказано: «История болезни огласке не подлежит, это больничная тайна». Чего-чего, а тайн, подозрительных секретов в 31-й клинике полным-полно. Как-то Енгибарян Н. М. вошла в палату в сопровождении доцента Семенова (в терапевтическом отделении он вел практические занятия со студентами). По простоте душевной я обратился к местному светиле с такими словами: «Дорогой доктор, помогите мне поскорей встать на ноги». И вот что услышал:

«С чего это вы взяли, что я дорогой доктор. Имейте в виду: я доктор дешевый». После ухода доцента я попросил Нару Мельсиковну прокомментировать только что изреченное коллегой. Девица задрожала всем телом и пролепетала: «А я ничего не слышала». Да ведь рядом же стояла!

Не могу судить о больнице в целом, в данном же подразделении на каждом шагу фальшь, подобострастие, нескрываемая корысть, угодничество как перед начальством, так и перед толстосумами. На балансе II терапии двенадцать одиночных и люксовых палат. Лечатся в них блатные и — при желании — на коммерческой основе… Об этом зашел как-то разговор с сестрой-хозяйкой Инной Петровной. Та уклончиво ответила: такие вопросы решаются не в ее кабинете. Потом, оглядев меня с ног до головы, с иронией сказала: «С вас и восьмиместной палаты достаточно».

В отделении царит буржуазный дух и гадостная, скандальная атмосфера. Нет и намека на милосердие. Медперсонал беспрестанно хнычет, прибедняется, жалуется на скудные заработки, на теперешний режим. Почем зря клянут и поносят последними словами министра Зурабова. При этом завидуют работникам поликлиник, которым будто бы зря повысили ставки. Впрочем, не слышно, чтобы врачи из больниц стремились занять места участковых. Хлопот и беготни на участках больше, а пожива не так и велика. Стационарные пациенты быстрей раскошеливаются… Это заметно и по одежке врачей. Редко кто не имеет на плечах дорогой шубки. На больничной территории не хватает места для парковки новеньких иномарок. На горемычный контингент вся обслуга глядит как на неиссякаемый источник обогащения. Надо только уметь влиять на психику пациентов… В итоге получают желаемое, как правило, не старанием, не искусством врачевания и не милосердием — гнусностями, махинаторством, мытарством. Тем самым попирая данную в студенчестве клятву людям и Гиппократу. Текст ее в красивой рамке висит в коридоре на самом видном месте, рядом с кабинетом заведующего отделением. Какое кощунство!

В заключение еще одна картинка из сериала нравов II терапии. Вечером, накануне отбытия на волю, мне нужно срочно было позвонить абоненту. Получив на то разрешение у дежурной, переступив порог врачебной кают-компании, почувствовал разящий смрад.

На столе стояла переполненная окурками пепельница… Я пулей вылетел назад в коридор. Какие тут еще комментарии!

Выписали меня домой полубольным, с незалеченными легкими. Продолжает болеть правый бок, беспокоит кашель. Каждый шаг сопровождается одышкой. А ведь два месяца минуло с того дня, как я вышел из ворот больницы. На фоне моих приключений и мытарств в ГКБ-31 издевательской выглядит концовка выданного мне эпикриза, увенчанная личной подписью B. C. Сегельмана: «Лечение (имярек) проведено в полном соответствии с московскими стандартами городской стационарной медицинской помощи».

Бога бы хоть эти господа побоялись.