Видео Иисус

Между тем, считается общеизвестным, что в Иерусалиме и его окрестностях во времена царя Ирода было сильно развито ремесло вытачивания сосудов из камня. Их изготавливали из известняка, который ломали в местности восточнее Иерусалима, при этом, судя по всему, применялось два способа: либо вытачивали на токарном станке из заготовок приблизительно цилиндрической формы, либо выдалбливали и обрабатывали резцом вручную.

Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».

Петер Эйзенхардт резко проснулся и перевернулся на другой бок с тревожным чувством, что он не дома, а в незнакомом месте, в чужой постели, в не той постели, увидел мерцающие красные электронные цифры, показывающие 05:08, и вспомнил, где он. Правильно. Он в Израиле, в пустыне, в доме на колесах. Рядом, в похожем мобильном доме спит мультимиллионер, который ждет от него разгадки одной мудрёной головоломки. А у него нет ни малейшего представления, с какого бока за эту задачу браться.

Писатель встал. По опыту он знал, что можно даже не пытаться снова заснуть. В чужом месте и чужой постели он всегда просыпался в первую ночь в пять часов и больше не мог заснуть; это была его личная заморочка, она сопровождала его ещё с незапамятных времён. Ещё ребёнком, когда он гостил у тёти или у бабушки, он просыпался утром в пять часов и потом потихоньку слонялся по чужой квартире, смотрел на беззвучное движение рыбок в аквариуме, выглядывал из окна на улицу, наблюдал, как она пробуждается, иногда ещё в свете фонарей, которые ждали рассвета.

Кроме того, эта постель была сущим издевательством. Вид у неё был люксовый, да и цена наверняка люксовая, но кровать оказалась ужасно мягкой: ложишься в неё – и кажется, что тонешь в горе ваты, в глубокой яме, которая будто нарочно задумана для того, чтобы напрягать мышцы спины и деформировать позвоночник. Соответственно он и чувствовал себя теперь разбитым.

Было уже светло. Эйзенхардт раздвинул шторки на окне, чтобы выглянуть в щёлочку. Снаружи было ещё мёртво. Виднелись камни, палатки в ясном свете только что взошедшего солнца, и охранники, внимательно поглядывающие по сторонам, у белой палатки, натянутой над местом зловещей находки.

Он встал, накинул халат, влез в шлёпанцы и направился туда, где было что-то вроде кухни: всё холодное, белое, рациональное; приблизительно такой же уют, как в операционной. Какой-то тёмный аппарат рядом с раковиной – единственный не белый и не хромированный предмет в этом помещении, – скорее всего, кофейный автомат. За дверцей шкафа он нашёл кофейные чашки – каждая сидела в отдельном гнезде, чтобы не выпасть во время движения. Он поставил чашку под выпускной носик, нажал на авось большую плоскую кнопку на передней стенке прибора, и тут же загорелась красная лампочка, словно глаз разбуженного дракона, а внутри аппарата что-то загудело и забулькало. И по кухне распространился аромат кофе.

С чашкой благодатного напитка в руках он стал совершать обход своего жилья. Тут была комната для переговоров. Для неё отводилась половина длины домика, и здесь было достаточно места для длинного белого стола, за которым могли поместиться человек десять. Столько же стульев без тесноты располагалось вокруг стола. Он увидел флип-чат, на торце стола стоял в закрытом виде проектор для увеличенного показа документов, а большой кинопроектор в конце помещения заставил Эйзенхардта задуматься, для каких целей изначально предназначался этот передвижной дом, который Каун наверняка арендовал здесь, в Израиле, – видимо, для натурных киносъёмок? Наверное, здесь должна была заседать съёмочная группа, просматривая отснятый за день материал? А режиссёр или продюсер, наверное, спал в его кровати? Сколько же тогда режиссёров в Израиле страдает повреждением межпозвоночных хрящей!

На противоположном от кинопроектора торце комнаты были раздвижные дверцы. Писатель с любопытством заглянул внутрь шкафа. Там оказался телефон и множество книг – исторические справочники, все на английском. Ну-ну. Задумано хорошо. Только без словаря ему от них мало проку.

Он снова повернулся к флип-чату. В него был заряжен новый, толстый блок самой лучшей бумаги. Рядом наготове лежали фломастеры. По привычке всё пробовать он сделал несколько разноцветных штрихов на уголке листа.