Вихри Валгаллы

– Я тоже не советую. Какие-то странные вещи стали происходить. Деформация времени, парадоксы… Мы когда с Шульгиным в Лондон ходили, то в прошлом, то в будущем оказывались. Причем как раз с учетом реально необходимых на дорогу затрат. Шагнули через порог и промахнулись на трое суток. И ты сам с Сильвией… У нас две недели прошли, а в Лондоне – один день. Наверное, мы своими вмешательствами так реальности раскачали… Прекращать это надо, пока не поздно…

– Пусть так, – сказал Воронцов после долгого молчания. – Пусть едет. Лишь бы привез. Я даже не знаю, что это будет, если адмирал вернется. Только как ты его убедишь? Был Верховный – и снова в просто комфлоты, в подчинение Врангелю? Не знаю…

– Брось, Дима. Ты правильно сказал, лишь бы живым был, а уж убедим как-нибудь. Если для него личные амбиции – не главное. Да если и главное – все равно что-нибудь придумаем. Как говорил генерал Корнилов, другого выхода нет…

После ужина они поднялись на палубу. Холодный ветер близкого декабря дул резко и порывисто, даже в плотном шерстяном кителе терпеть его порывы больше нескольких минут было неприятно. А женщины стояли в тонких колготках и открытых платьях…

– Вы, девчата, спускайтесь к себе, мы подойдем, – тронул Ирину за локоть Новиков. – Парой слов еще перекинемся – и все.

Остались вдвоем, прячась от летящих из-за Мекензиевых гор клочьев холодного тумана, отошли за теплую трубу машинного вентилятора. Присели на деревянное ограждение светового люка.

– Я о чем порассуждать хотел, – сказал Воронцов. – Не о практических вопросах, их было до хрена и будет, а так… Вообще. Ты «Капитальный ремонт» Соболева читал?

– А как же! Раз десять, до сих пор жалею, что до конца не дописан…

– Что автор здесь живет, красным служит и пока, наверное, о писательстве не помышляет, тоже знаешь?

Новиков удивился самой постановке вопроса. Еще бы не знать! Много исторических личностей сейчас живет, не помышляя о своей будущей судьбе. Причем неизвестно, каждый ли станет таковой в нынешних обстоятельствах. Хотя Соболев может остаться писателем и здесь, только слегка изменит ориентиры. А еще и Исаков сейчас у красных служит, на Каспийском море, и Колбасьев…

– Ну не здесь, наверное, в Питере. В чем смысл вопроса?

– Да ни в чем особенном. О флотах и людях заговорили, вот на ум и пришло. Давно меня мысль мучила: почему он за сорок лет так и не сумел три-четыре сотни страниц написать о вопросе, который так хорошо знал? Первой частью до сих пор зачитываемся, а других не дождались, хотя тот же автор шеститомник всякого мусора в итоге изваял – «Зеленый луч», рассказики конъюнктурные, статьи и очерки…

– Ну? – повторил Новиков. Сам он к Соболеву, Герою Социалистического Труда, депутату Верховного Совета, секретарю Союза писателей и активному участнику всяческих партийных кампаний по борьбе с писательским вольномыслием, относился отрицательно. Заведомо отделяя талантливый роман от личности его автора. Не первый случай в истории. Доходили до него слухи о слишком уж подчеркнутой ортодоксальности Леонида Сергеевича. Хотя были и другие слухи, что многим помогал, невзирая на провинности. Как в том анекдоте: «Добрый дядя, конфетку дал. А мог бы и зарезать».

– Он просто понял, что совесть не позволяет дальше писать. Пока верил в правоту красного дела – сумел кое-что выразить и изобразить. А с течением времени осознал, что правды не напишешь, а врать – противно. Взял и просто бросил…

– Странно. Катаев, к примеру, когда врать уж очень сильно не захотел, переключился на «Белеет парус одинокий». Тоже брехня, но для детей как бы и можно. Пересидел смутное время и опять самовыражаться начал: «Кубик», «Трава забвения» и прочее…

Внезапно возникший литературный разговор явно обоим понравился. Совсем другое дело, чем все время о войне да о большой политике.

– Катаев, во-первых, на шесть лет раньше родился, умнее был, наверное, или характер другой, во-вторых, прожил почти на двадцать лет дольше. То есть совсем другой запас прочности. Или здорового цинизма. А этот сломался. Писать что хочу нельзя, вариантов в жизни не предвидится, так и пущусь во все тяжкие. Вместо романов – верноподданнические рассказики, вместо писательского стола – председательский. Опять же происхождение – из дворян, морской офицер. Однокашника его, Колбасьева, ведь шлепнули.

– Так что, по-твоему, получается, посочувствовать ему надо?

– Ему лично, может, и нет, а таланту загубленному – стоит. У них со старшим братом, который в романе Николаем Ливитиным назван, судьба в чем-то похожая. Тот, вынужденный артиллерией «Первозванного» командовать при подавлении Красной горки, стрелять-то стрелял, а потом спустился в каюту – и пулю в лоб. А младший брат этот же процесс на пятьдесят лет растянул…