Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя

– Боюсь, что все откроется, Портос. Нужно предупредить великое несчастье. Я приказал запереть все двери: д'Артаньяна не выпустят до рассвета. Лошадь оседлана; вы домчитесь до первой подставы и к пяти часам утра проедете пятнадцать лье. Идем.

Арамис одел Портоса с ловкостью, не уступавшей искусству самого опытного камердинера. Портос, смущенный и в то же время сбитый с толку, не останавливал его и только рассыпался в извинениях.

Наконец он был готов. Арамис взял его за руку и вывел, заставляя осторожно переступать со ступеньки на ступеньку, не позволяя задевать за дверные косяки, поворачивая его то в одну, то в другую сторону, точно он, Арамис, был гигантом, а Портос карликом. Дух управлял материей.

Оседланная лошадь действительно ожидала во дворе.

Портос уселся в седло. Арамис сам взял лошадь под уздцы и провел ее по двору, устланному соломой, чтобы заглушить стук копыт. В то же время епископ сдавливал ноздри коня, чтобы он не заржал.

У наружных ворот Арамис притянул к себе Портоса, который готовился скакать, не спросив даже, зачем он едет.

– Теперь, друг Портос, – сказал ему на ухо епископ, – без отдыха до Парижа: ешьте, пейте, спите на лошади, не теряя ни минуты!

– Отлично. Ни разу не остановлюсь.

– Передайте это письмо во что бы то ни стало в собственные руки Фуке.

Необходимо, чтобы он получил его завтра до полудня.

– Получит.

– И помните об одном, мой друг.

– О чем?

– Что вы едете за патентом на титул герцога и пэра.

– О! – произнес Портос с блестящими глазами. – В таком случае я доскачу в сутки.

– Постарайтесь.

– Ну, отпускайте коня… Вперед, Голиаф!

Арамис отпустил не повод, а ноздри животного. Портос пришпорил Голиафа, и конь, как бешеный, рванулся с места галопом.

Арамис следил за всадником, пока тот не скрылся в темноте; потеряв его из виду, он вернулся во двор.

В комнате мушкетера не было движения. Слуга, дежуривший у его дверей, не видел света и не слышал никакого шума. Арамис осторожно запер входную дверь, отпустил слугу и лег спать.

Д'Артаньян в самом деле ничего не подозревал. Поэтому, проснувшись в половине пятого, он вообразил, что одержал победу. Неодетый, он подбежал к окну, которое выходило во двор. Светало. Двор был пуст; даже куры еще не сошли с насестов. Не было видно никого из слуг. Все двери были заперты.

«Отлично, полная тишина, – подумал д'Артаньян. – Во всяком случае, я проснулся раньше всех в доме. Оденемся».

И д'Артаньян оделся.

Но на этот раз он не старался костюмом Аньяна придать себе вид горожанина или духовного лица, о котором так заботился прежде. Ему даже удалось, подтянув пояс, застегнувшись, надев набекрень фетровую шляпу, отчасти вернуть себе тот военный облик, отсутствие которого поразило Арамиса.

Покончив с одеванием, он с притворной бесцеремонностью без предупреждения вошел в комнату хозяина дома. Арамис спал или притворялся спящим.

Большая раскрытая книга лежала на его ночном пюпитре; свеча в серебряном подсвечнике еще горела. Это доказывало, как мирно провел ночь прелат, с какими добрыми намерениями готовился проснуться.

Мушкетер поступил с епископом совершенно так же, как епископ поступил с Портосом. Он коснулся его плеча. Ясно было, что Арамис притворялся, потому что он, всегда отличавшийся таким чутким сном, не пробудился сразу, а заставил д'Артаньяна повторить свое прикосновение.

– А, это вы? – сказал он, потягиваясь. – Какая приятная неожиданность! Подумайте, во сне я совсем забыл, что вы у меня. Который час?

– Не знаю, – смутился д'Артаньян. – Кажется, рано, но у меня осталась военная привычка просыпаться с рассветом.

– Разве вы хотите ехать сейчас же? – спросил Арамис. – Помните, мы сговорились выезжать в восемь часов. Давайте так и сделаем.

– Может быть; но мне так хотелось увидеться с вами, что я подумал: чем скорее, тем лучше.

– А мой семичасовой сон? – остановил Арамис. – Смотрите, я рассчитывал на него, и мне придется возместить упущенное.

– Но мне кажется, прежде вы так не любили поспать. У вас была кипучая кровь, вы никогда не валялись в постели.

– Именно поэтому теперь я люблю полежать.

– О, сознайтесь, вы назначили восемь часов не ради сна.

– Боюсь, что вы станете смеяться надо мной, если я скажу правду.

– Говорите.

– От шести до восьми я привык молиться.

– Я не думал, что епископы подчиняются такому строгому уставу.

– Епископ, дорогой друг, должен соблюдать внешние приличия больше, чем какой-нибудь церковный служка.

– Черт возьми! Вот слова, которые меня примиряют с вашим преподобием: внешние приличия! Это – слова мушкетера! Да здравствуют внешние приличия!

– Не хвалите меня за них, а лучше простите, д'Артаньян. У меня вырвались очень мирские, очень светские слова.

– Значит, я должен уйти?

– Мне необходимо сосредоточиться, дорогой друг.

– Хорошо, я ухожу. Но, пожалуйста, ради язычника по имени д'Артаньян сократите ваши размышления и молитвы. Я жажду поговорить с вами.

– Хорошо, мой друг, обещаю вам, что через полтора часа…

– Полтора часа молитв и размышлений! Дорогой мои! А нельзя ли сократить?

Арамис рассмеялся.