Виктор Цой. Своими словами. Книга интервью. 1983–1990

После рекомендации Гребенщикова стало ясно, кого пригласить в Новосибирск следующим. К ноябрю так и вышло. Прежде чем читать дальше, необходимо понять, что Цой приехал к нам тогда, намного опередив свою популярность. У нас его еще не знали. Лишь студенты университета смогли позволить себе тогда такую «подпольную» роскошь. В их пятом общежитии и прошел первый концерт Цоя в Новосибирске.

Своей «ударной» Цой в то время считал песню «Я объявляю свой дом безъядерной зоной», которую, как он рассказывал, пел в Ленинграде на премьере фильма «Европейская история». В зале «пятерки» собралось что-то около семидесяти человек. Публика внимательно слушала и аккуратно аплодировала в конце каждой песни, но выше градус не поднимался. Впрочем, это еще полбеды, второе выступление проходило… в перерыве капустника нашумевшей «Конторы братьев Дивановых»

, что для менее стойкого человека было бы просто сокрушительным. Все с нетерпением ждали своих любимцев, и Цой здесь вышел явно не к месту. «Ну вот еще, япоха русского рока?» – кто-то зло пошутил рядом. «Вы ошибаетесь, он – кореец», – спокойно сказал я. Когда через пять лет будут штурмом брать спортивный комплекс, чтобы попасть на его концерт, там окажутся многие и из этого зала…

И все-таки уже тогда были те, кто ждал его в Новосибирске, ведь после каждого из этих выступлений собиралась-таки стайка знавших его песни, и их расспросам не было конца. Сам Виктор Цой роста был небольшого, не выше Брюса Ли, на которого он потом взялся походить с легкой руки Бориса Гребенщикова. Когда сидел за столом, то руки на стол не клал, во всяком случае, пока не выпьет. Он очень легко пьянел с полстакана «убойного» портвейна «Кавказ», но, в отличие от многих сибиряков, на этом и останавливался.

Когда я впервые увидел, как он молча сидел за столом среди хмельных и веселых сибиряков, глядя вниз перед собой, то в голову сперва пришло что-то вроде «Да, занесла нелегкая его, бедного, в сибирскую глушь, к нашим остроумцам!..» Но вскоре я понял, что, эта его манера не глядеть в глаза собеседнику – не более чем форма восточной вежливости. В разговоре с ним чувствовалось, что если надо, то этот парень станет весьма колючим, мягкость его – кажущаяся, и в нем достаточно упрямства. Поэтому, когда в фильме «Игла» вдруг возник этот неожиданный образ «красного» Брюса Ли, я, хоть и посмеивался, но был согласен, что имидж сработан все-таки верно: была в этом малом такая жилка.