Виктория

Последняя стрела, пущенная Наимой в Рафаэля, оказалась отравленной. Жениха он презирал. Наима уверяла его, что подавит отвращение к нему ради сестры. И пожалуйста, она присваивает этого мужчину себе. Виктория была уверена, что в конце концов он выздоровеет и очнется от своей болезни, но будет другим Рафаэлем. Может, будет, так она надеялась, более домашним, более верным, более сочувственным. А потом подумала, что он и всегда был домашним, и верным, и сочувственным по-своему, даже в те времена, когда был влюблен в Наиму. Не было во Дворе мужчины, про которого бы она сказала, что он лучше Рафаэля.

В одно прекрасное утро поток слов иссяк, и Рафаэль окружил себя молчанием. Виктория рассказала ему в подробностях все, что видела на площади, а он не отреагировал. Десятки лет имя Наимы не произносилось его устами. В обед вошла Мирьям, неся в руках тарелку шорбы из остатков курицы, которую готовила вчера на ужин. Праздничные ужины, которые могли бы его взбодрить, устраивались почти ежедневно. Ее дочка Амаль, ровесница Альбера, застенчиво держась за подол ее юбки, вошла вместе с ней.

— Вставай! — сказала Мирьям. — Сколько кошельку плакать по деньгам, которые из него выпали! Как я тебя знаю, ты еще кучу шлюшек осчастливишь, черт тебя побери!

— Мирьям, — прошептал он сдавленным голосом, какой у него появился в эти дни, — оставьте вы меня, пожалуйста, в покое.

Глаза Альбера сверкали искрами в углу. Ему надоели все эти потворства и уговоры взрослого мужчины, и он закричал:

— Амаль, вон отсюда, это не твоя комната!

Амаль, которая черпала поддержку в материнском подоле, показала ему язык. Он подскочил к ней, но она была девочка смелая и не побоялась вступить с ним в драку. Его штурм увял на ее округлом плече. Он обхватил ее за шейку, а она вклинила ногу ему между ног и с умелостью борца сломила его прыть. И оба покатились по ковру. Личико Амаль стало красным и возбужденным. Мирьям взглянула на них обоих, и горло у нее перехватило. Точно как Рафаэль, сказала она себе, копия. И крикнула хрипло:

— Довольно вам! Встань! И я не приглашу Флору, чтобы тебя кормила!

Перед закатом Виктория поднялась на крышу снять с веревок развешанное белье. Легкий ветерок взмыл к голубизне небес, и Виктория, забыв про белье, поднялась к летней постели и, вытянув шею, стала смотреть на птиц, которые все еще летали в последних лучах солнца. Птичьи стаи пронеслись над домами еврейского квартала и поспешили к дивным местам, туда, где она купила новый дом, почти такой, какой он виделся ей в мечтах. За ним расстилаются зеленые поля, а перед окнами струятся прозрачные воды оросительного канала. Увидела своими глазами птиц, прыгающих среди комьев земли и пьющих из канала. А напротив до самого горизонта тянутся пальмы, и вокруг тишина, и нет вони мочи, людского пота, гниющих фруктов, крысиных какашек — только аромат цветущих полей. Люди там идут себе не спеша, наслаждаются душистым воздухом. Через четыре дня после того, как Рафаэль слег в постель, она пошла с Флорой на встречу с подрядчиком Абу Хамидом и, опьяненная, вернулась к страдальцу любви. И он в промежутке между стонами сказал ей:

— Заплати ему аванс и оставь меня в покое.

На крыше схватилась за бельевую веревку обеими руками. Издали ее тело казалось еще одной одежкой, веселящейся на ветру. Так была счастлива. Ночью Рафаэль шептал ей про свои страдания, а она переворачивалась во сне и что-то захватывала в горсть, и это набухало и струилось в ее пальцах. Он не отрывал своего живота от нее. Наоборот, стоны его смолкли. Наутро в уголках его глаз еще светилась тень улыбки. Лицо Виктории сияло. Длинная зимняя спячка кончилась. Он все еще ее муж. Все еще живет в ее доме. Она тут же спрятала улыбку, из страха перед дурным глазом.

Глава 24

В последние дни своей жизни, когда был 92-летним, он не знал, что с ним творится. Его поместили в «Бейт-Батию», заведение солидное, чистое и современное, стоящее на краю цветущей цитрусовой рощи. Улыбчивые сестры, которые перешептывались в сияющих чистотой коридорах, не ожидали, что человек его возраста, сломавший шейку бедра, вернется в мир людей. Заведение было шикарным, но пациенты там как ошметки муравьев, получивших смертельную дозу ядовитого спрея. Лет десять, а то и больше ходил без очков, которые в начале века так впечатляли всех вокруг. Все его друзья и знакомые давно ушли в лучший мир, и такое было чувство, что ему хочется смотреть на двадцать первый век освобожденными от очков глазами.