Виктория

Рафаэль против Маатука Нуну… Неужели и сегодня закрылась бы в застекленной комнате, угрожая, что не выйдет из нее, пока не умрет с голоду, — как сделала в тот раз? Урод разбогател и преуспел и сегодня живет и здравствует, а Рафаэль-то уже наверняка Богу душу отдал. Да, и сегодня сделала бы то же самое. Идиотка, издевалась она над собой и сама не знала, смеяться ей или плакать, когда поняла, что все еще любит умирающего, а то уже и мертвого развратника и предпочитает его уроду, который все эти годы оказывал ей особые благодеяния и даже более того. И чего он потерял на этом шатком мосту? Люди еще помнили Великое наводнение, случившееся перед Великой войной, как оно затопило целые кварталы и порушило дома, и до нынешнего наводнения больше подобного ему не было; это первое испытание для нового моста, построенного англичанами, перехватившими город у турок. Хотя сейчас Маатук сидит в своем кабинете и у него собственный счетовод и помощник, про уродство свое он не забыл. Есть вещи, которые за деньги из памяти не сотрешь, сказала себе Виктория. Лучше бы ей не видеть, как они тут над ним издеваются. Его неизменное молчание в те горькие дни вселило в нее какое-то к нему уважение. И тяжко ей теперь видеть, как он хватается сзади за телегу и она тянет его за собой, точно тряпку рваную, под хохот толпы! Она кусала скрытые за двойной чадрой губы и все спрашивала себя: за что?

Глава 5

Мирьям подмигнула Виктории, показывая на детскую попку Тойи, которая задом наперед очень серьезно двигалась к ним по крыше и концом обугленной палки чертила черные квадраты для классиков. Она была моложе их всего на год, но росточком не вышла и выглядела лет на восемь. И голосок у нее был тонкий и мелодичный и очень подходил к миниатюрной фигурке. Квадраты она нарисовала такие крупные, что девчонки пятились и пятились, пока не уперлись спинами в витую железную перегородку, отделявшую их крышу от крыши семейства Нуну. Мирьям, не удержавшись, ущипнула эту маленькую, выпуклую под платьем попку. Тойя вскинулась, погрозила обугленной палкой, мол, как стукнет Мирьям по голове! И они втроем подняли дикий ор.

— Что это у нас нынче за праздник? — добродушно прикрикнул на них Абдалла Нуну. — А ну, брысь с крыши!

— Да мы просто играем, дядя, — ответила Мирьям.

— Тогда играйте тихо, — сказал он и ласково взглянул на свежие ветви пальмы. И чувственно касаясь пальцами, погладил пробившийся сквозь крышу шершавый ствол.

Его зять рядом опылял пальму пыльцой цветка с еще не распустившимся желтым бутоном.

— Погляди, сколько гроздьев будет в этом году! — вскричал зять, жаждущий проявить свое рвение. — Погляди сколько!

— Да вижу я, вижу, — охладил его пыл тесть: он боялся сглаза.

То было весеннее утро, из тех, от которых светлеет на душе и что следуют за прошедшей ночной пыльной бурей. Небо было глубокое и синее, сиянье лучей веселило Виктории душу, и она жадно пила этот прозрачный воздух. Сердце стучало от собственной радости и от красоты птиц, мельканья их крыльев в прозрачном небе. Она с нетерпением ждала, когда Тойя кончит рисовать, потому что уже не могла сдержать бурю чувств и энергию, которые ею овладели. В руках вместо камушка была сухая персиковая косточка, и она нацелилась первой запрыгнуть на черные квадратики, уже почти дорисованные на полу, с которого они перед этим смели пыль, нанесенную вчерашней бурей.

И тут снизу раздался пронзительный крик Наджии:

— Брось прятаться, Виктория, все равно не отвертишься! Я на дармоедов твоего отца ишачить не буду! Тоже мне гости! Жрут, пока брюхо не лопнет. Нет у меня на это сил!

Виктория сразу взглянула на попку Тойи. Девчонка или не услышала, или сделала вид, что не слышит, хотя и была первой среди «дармоедов», о которых кричала мать. Мирьям посмотрела вниз.

— Во Дворе, кормит грудью Саламана, — сообщила она Виктории. — Так и хочется бухнуть ей кувшин на голову. Я бы Богу молилась, чтобы сделал меня сиротой.

— Эй, злючка, так говорить некрасиво! — бросил Абдалла через железную перегородку.

— Прямо не понимаю, как у нее такие красивые детки получаются, — удивленно сказала Мирьям.

— А потому что она и сама была красивой, — объяснил невидимка Абдалла. — Ты приглядись. Было время, когда она была красавицей.

Мирьям отошла в дальний конец крыши, чтобы сосед не услышал. И шепнула хриплым от волнения голосом:

— Тойя, иди сюда!

Тойя выпрямилась и подошла с послушанием бедной родственницы. Все с той же обугленной палкой в руках она стояла перед Мирьям и выводила на красной пыли правильные круги.

— А ты когда родишь? — спросила Мирьям.

Головы трех девочек склонились, сблизились и стали похожи на лепестки черного цветка.

Тойя снисходительно усмехнулась:

— Да как я могу забеременеть, если у меня еще и месячных нету!

Мирьям не понравилось, что кто-то понимает в этих делах больше нее, и она недоверчиво взглянула в Тойино личико:

— А это при чем?

— Так сказала мама, — ответила та, — и женщина, которая готовила мое тело к Дагуру, тоже поклялась, что так все и будет.

Мирьям и сама не больно-то во всем разбиралась.