Виктория

— Да продлит Господь твои дни, мать Йегуды! Ты хорошая женщина.

— Тогда позабудь все, что у тебя против них на сердце, и постучись к ним в дверь.

— Это не ненависть, мать Йегуды. Я боюсь отцовского смеха. Ты ведь его знаешь, мать Йегуды, даже дьяволу не вынести этого смеха, а я не дьявол.

Михаль промолчала. Ее за душу взяли его слова. Муж Нуны Нуну, имени которого не помнил никто, вдруг получает такое человечное отношение, и от кого? От мужчины, душа которого, казалось, должна быть отравлена лютой злобой. Ее это потрясло, когда она задумалась и осознала то, что вот стоит этот урод над головами прячущихся мужчин и сообщает о гибели другого мужчины. «Как жертвенный петух в Судный день, — подумала она, вся задрожав, — как жертвенный петух в Судный день».

— Возвращайся к себе в лавку, сынок. Я скажу Азури, когда он придет с работы. Он и передаст это известие.

— Спасибо, мать Йегуды, спасибо, — сказал он и попятился назад, а взгляд его снова задержался на лице Виктории, будто обрамленном руками Тойи; что-то пробормотав, он вышел со Двора.

Тойя потянула Викторию за волосы:

— А калека-то с ума по тебе сходит.

Виктория улыбнулась, а потом обе вдруг спохватились, что горбун принес известие о смерти, и замолчали.

Ночную тишину прорезали громкие звуки. С закатом солнца все возвращалось и повторялось, точно в некоем старинном церемониале. Убрав разделочные доски, Виктория вместе с другими жителями Двора наблюдала за тем, как отец, встав на колени, обхватывает руками большую бочку с питьевой водой, которая из-за своей увесистости напоминала ей тучное тело Азизы — разве что бочка скользкая и неподатливая, ее не обнимешь с легкостью, как тело женщины. Напрягши свои гигантские мышцы, отец выпрямлялся с бочкой в руках, Эзра поспешно отодвигал на несколько шагов подставку, на которой она стояла, и отец, пронеся бочку этот жуткий отрезок пути, ее переставлял. Только тогда Виктория расправляла сморщенные от напряжения губы и со вздохом облегчения выпускала сжатый в легких воздух. После этого летела в кухню, передать Мирьям с Азизой подносы и миски, а те отдавали их в руки, тянущиеся к ним из темной ямы. Там были и руки Рафаэля. Только все это в спешке, под их подгоняющие окрики, и потом она вдруг оказывалась в окружении пустых мисок и грязных мужских одежек, а иногда ей передавали еще и вонючее ведро с их отправлениями, и при этом она слышала слова Рафаэля, как он обращается к Мирьям, и голос его, не утративший своей ясности из-за тьмы, и заплесневелого воздуха, и бесконечного курения. С печальным чувством утраты шла она в нужник опустошить ведро, а потом отец снова заслонял вход в яму глиняной бочкой.

Ночь опускалась на Двор внезапно. Ее пугали крики пьяных солдат. Отец подозревал, что сторож, пользуясь всеобщим хаосом, ворует из их торгового дома рулоны тканей, а Йегуда и слышать ни о чем не желал. Плохие новости только усиливают боли в груди. Даже и в эти тревожные ночи отец искал утехи в теле ее матери, а та вся истерзалась, пытаясь разыскать пальто Саламана. И снова начал пухнуть ее живот. Раздавались и попискивания Тойи под прессом Дагура, у которого из-за войны не осталось приглашений играть на кануне. В эти дни Мирьям стала время от времени пробираться в постель к Виктории. Никто ничего дурного не видел в этой близости двоюродных сестер. Мирьям приближала губы к уху Виктории и будила в ней огонь.

— Ну до чего эта Тойя любит пососать! Это ж надо, такая пигалица, а какое весло в себя впускает! — И, слегка приподнявшись, она вглядывалась в ту сторону крыши, где была лежанка этой пары. — Ты послушай, послушай!

Виктория слушала, и лицо ее начинало пылать.

— Ей хочется еще и еще. Дагур для нее просто усталый старик. Ах! Ах! — стонала Мирьям. — Потрогай меня, потрогай! — говорила она и тянула пальцы Виктории к своим грудям и ниже. — Я думаю про Рафаэля и вся как в огне. Господи ты Боже, сколько я о нем думаю! Сегодня он коснулся моей руки, когда забирал миску. — И захихикала. — В яме у него шлюх нет. Говорю тебе, он меня прямо взял через руки. Ну, потрогай еще раз, потрогай. Смотри, как я…

Но на сей раз застенчивая рука Виктории на ее просьбу не откликнулась.

— Проклятая война! Он бы сейчас мог выбрать одну из нас с тобой, после того как выдал замуж сестер.

Азури как огромная туча прошелся по хрупкому телу Наджии. И повернулся на бок, уже в полудреме.

— Тихо вы там, сороки! — проворчал он.

А Мирьям все продолжала шептать:

— Ты веришь, что твой отец трахал мою мать? Умереть, как бы хотелось на них поглядеть!

Виктория заткнула уши и стала думать про одного только Рафаэля.

Глава 10