Виктория

В моем положении. Какой отвратительный и горький вкус у этих слов! Среди проглоченных им книг были и такие, в которых изображались наглецы, умирая, проклинавшие всех подряд. Бранят и поливают все, что для человека свято. Ему так хотелось в этот момент выругаться. Откуда им, писакам, знать, что вопит умирающий в час своей гибели, перед тем как отдаст Богу душу? А может, они списывают это друг с друга, а самый первый все выудил из собственных фантазий? Интересно, изобразил бы писатель его этаким воякой-хулителем? А в общем-то какое ему до этого дело, если он умирает?

— О чем ты задумался, Рафаэль?

Мелодия ее голоса вывела его из себя.

— Я не стану подыхать как пес!

— Ты мне дороже глаза. Важнее собственной души.

— Нашептывания Джамилы кровь не остановили. Один врач велит есть жирную пищу, а другой рекомендует полный покой, и все эти их лекарства помогают, как молитвы Джури Читиата. Что-то в воздухе города меня душит. Хозяин лавки, там, с левой стороны… Две недели назад выглядел прекрасно. Смеялся и говорил, что мы с ним еще похороним здоровых торговцев. Умер, приказал долго жить, скончался, ушел из жизни, похоронен и исчез. Жена его ходит в синем платье, сыновья отращивают бороды.

Она потянула к себе его ладонь и ее поцеловала.

— Не мучайся, душа моя.

— Не мучайся! — рассердился он. — Я один, Виктория, один против…

По спине пробежала дрожь. Тело стало свинцовым. Рафаэль боится. Рафаэль, который сумел перехитрить воюющие армии, который пересекал границы и вернулся живым, который не боится ни тьмы, ни бесов, ни убийц!

— Твои слезы меня раздражают.

— Я больше не буду плакать! — горько рыдала она. — Иногда, когда я вешаю на крыше белье, я разговариваю с Богом. С того дня, как я себя помню, у меня не было дней счастливее тех, что подарил мне ты, Рафаэль. Из-за тебя мне хочется взлететь и целовать белые облака, я думаю, что, может, это полы Божьего плаща. Он был так добр ко мне, что вернул тебя мне. Как же мне не плакать!

— Я еще не умер.

Глаза ее затуманились.

— Ты будешь жить. Ни Бог и ни черт мне этого не сделают.

— А мое ухо улавливает то, что врачи вслух не говорят. Я понимаю, что они и сами не верят в то, что я протяну больше нескольких месяцев.

— Пошли их к дьяволу, этих самых врачей!

— А с другой стороны, я знаю, что не всякий, кто болеет чахоткой, подыхает.

— И таким будешь ты. Ты выздоровеешь. Вот пройдет эта проклятая зима, и сам увидишь, как почувствуешь себя в Песах.

— Не здесь.

— Тогда где?

— В Ливане. Там знаменитые врачи построили больницу, где творят чудеса. Как в Германии. Там больницы стоят в горах.

— Тогда ты поедешь в Ливан. Почему ты смеешься?

— Это только для принцев и бешеных богачей.

— Ты хорошо зарабатывал, и мы копили. Ну, так не купим дом в Батавине, чтобы весь был наш. Не будем задирать нос. У меня особых претензий нет. Выброси эту проклятую болезнь в Ливане, возвращайся здоровым, и мы снова насобираем денег. Пусть тебя там лечат, а твой компаньон будет переводить нам твою часть доходов.

— Я уже посидел и все прикинул.

Несмотря на свою наивность, она вдруг заподозрила, что некая тайная рука обманом ведет ее в какую-то неведомую сторону, но промолчала.

— Мне не хотелось тебя огорчать. Наши сбережения — это капля в море. И моей части в этом бизнесе хватит едва на несколько месяцев.

— А что потом? — В душе она спросила: «Как же мы-то прокормимся, мы с девочками?..»

— Драгоценности и мебель. Все вместе, Виктория. А потом я не побоюсь попросить о милости. Во всем мире есть евреи. Меня из больницы не выкинут. Ну, что ты молчишь? Сказала ведь, что я тебе дороже глаза. А теперь представь, что вместо этого самого глаза у тебя — труп. Чего ни сделаешь, чтоб от него избавиться…

— Ты не труп.

— Конечно, ты бы предпочла похоронить меня завтра. Есть вдовы, у которых наследство и поменьше. Но произнести это вслух ты боишься. Каков подлец — собрался сперва тебя разорить, а уж потом сделать вдовой. Был Рафаэль подлецом при жизни и в смерти остался подлецом. И уж что тебе скажет твоя мать, когда вернешься к ней с двумя девчонками и без гроша за душой! Вот о чем ты сейчас думаешь. А не о Рафаэле, ради которого хотела подняться к Богу. Дважды подумаешь перед тем, как попросить у нее тарелку риса. А про новое платье и вовсе не вспомнишь, ведь она сама ходит в обносках. И потому пусть уж лучше Бог смилуется и заберет Рафаэля перед тем, как ты попадешь в мстительные руки своей мамаши.