Виллет

– За вами следует присматривать, вас следует охранять, – продолжил профессор. – Хорошо, что я это понимаю и стараюсь по мере сил исполнять обе миссии. Постоянно наблюдаю за вами, да и за всеми остальными тоже. Чаще и пристальнее, чем кажется. Видите вон то светящееся окно? – Он показал на решетчатую раму в одном из жилых корпусов коллежа. – Эту комнату я снял якобы для занятий, а на самом деле в качестве наблюдательного пункта. Там подолгу сижу и читаю: таков мой обычай, мой вкус. Книга моя – этот сад. Содержание – человеческая натура, причем женская. Всех знаю наизусть: вас, парижанку Сен-Пьер, даже кузину Бек.

– Это нехорошо, месье.

– Нехорошо? По чьим меркам? Неужели какая-то из догм Кальвина или Лютера осуждает подобное внимание? Только мне-то что? Я не протестант. Мой богатый отец (да, я родился в богатой семье, хоть мне и довелось познать бедность и целый год в Риме жить на чердаке, довольствуясь куском хлеба) был добрым католиком, а учителем для меня выбрал священника-иезуита. Хорошо помню мудрые уроки. Великий боже! К каким только открытиям они не привели меня!

– Открытия, достигнутые нечестными методами, не могут считаться достоверными.

– Пуританка! И все же поясню, как работает моя система. Вы ведь знаете мадемуазель Сен-Пьер?

– Немного.

Профессор рассмеялся.

– Верно говорите: «немного», – зато я знаю ее как свои пять пальцев. В этом и заключается разница. Она старалась мне понравиться: ухаживала, льстила, притворялась пушистой кошечкой с бархатными лапками. Увы, не могу устоять перед женской лестью – вопреки разуму. Она никогда не отличалась красотой, но поначалу умела казаться молодой, подобно соотечественницам владела искусством одеваться, к тому же ей была свойственна светская уверенность и холодность, избавлявшая меня от смущения.

– Вы способны смущаться? Ни за что не поверю.

– Мадемуазель, вы плохо меня знаете. Смущаюсь, и еще как: ни дать ни взять маленькая пансионерка. В моем характере таятся неисчерпаемые запасы скромности и застенчивости.

– Никогда не замечала, месье.

– И тем не менее это так.

– Но, месье, я не раз наблюдала за вами в разных ситуациях: на трибуне, за кафедрой, перед знатными и даже коронованными особами, – и всегда вы держались с той же свободой, что и в классе, во время урока в третьем отделении.

– Мадемуазель, знатность и корона не тревожат моей застенчивости, а на сцене и на трибуне чувствую себя великолепно и дышу свободно, и все же, все же… В общем, существует чувство, активное вот в этот самый момент. Презираю его воздействие. Если бы я мог жениться (о чем даже не думаю, так что можете избавить себя от любых презрительных предположений на этот счет) и счел необходимым спросить леди, готова ли она увидеть во мне будущего мужа, тогда сразу стало бы ясно, что я именно таков: скромен и застенчив.

Теперь я вполне ему поверила, а поверив, прониклась уважением, глубоким до сердечной боли.

– Что же касается Сен-Пьер, – продолжил месье Поль, взяв себя в руки, ибо голос его заметно дрогнул, – однажды она вознамерилась стать мадам Эммануэль. Не знаю, до чего бы я дошел, если бы не маленькое освещенное окошко. Ах, это мудрое окно! На какие чудесные открытия оно способно! Да, я видел ее злобу, тщеславие, ветреность: не только здесь, но и повсюду, – видел то, что надежно защищает от посягательств с ее стороны. Я в безопасности от бедной Зели!

Помолчав, профессор продолжил:

– А мои ученицы? Такие милые и тихие девушки, а носятся и скачут словно сорванцы. Даже скромницы из скромниц срывают со стен виноградные гроздья, трясут груши. Но вот появилась учительница английского языка, и я сразу обратил на нее внимание: заметил любовь к тихой аллее и склонность к уединению, наблюдал за ней еще до того, как мы познакомились и начали беседовать. Может быть, помните, как однажды я неслышно подошел и преподнес букетик белых фиалок?

– Отлично помню. Я эти цветы засушила, и они по-прежнему со мной.

– Мне понравилось, что вы приняли букет со спокойным достоинством, без тени жеманства и притворной стыдливости. Я всегда опасаюсь вызвать эти чувства, а заметив во взоре или жестах, мстительно презираю. Однако к теме. За вами наблюдал не только я – еще один заботливый ангел часто – особенно в сумерках – неслышно присутствовал рядом. Вечер за вечером кузина Бек осторожно спускалась с этих ступеней и тайно, незаметно следовала за вами.

– Но, месье, в темноте вы не могли видеть из этого окна, что происходит в саду!

– Света луны вполне достаточно при наличии подзорной трубы, а кроме того, я всегда могу выйти в сад. Внизу, в сарае, есть дверь, через которую можно выйти во двор пансиона, и ключ от нее всегда со мной. Сегодня днем вот пришел и увидел, что вы спите в классе, да и сейчас воспользовался той же привилегией.

Я не сдержалась и воскликнула:

– Будь вы порочным, коварным интриганом, какой ужас внушило бы ваше откровение!