Виниловый теремок

И подписал я тогда бумагу -- сады под бульдозер. Срубили. Шестой район вместо двух лет строили десять, до сих пор там еще остались полуброшенные стройплощадки. И смотрела на меня эта безжизненная брешь, вместо привычного зеленого моря... Я понятно излагаю? Начальственный стиль общения способствует косноязычию. Я уже давно никакой не начальник, но старые привычки так легко не искореняются. Я тогда запил -- совесть покоя не давала, честно говоря. Все сады жалел. Чехова перечитал, "Вишневый сад" -так совсем хреново сделалось. А мне тем временем докладывают каждый день: в городе кооператоры с бизнесменами разворачиваются, да и преступность вместе с ними. А я что могу поделать? Реформы -- они, судари мои, просто так не происходят. Лес рубят -- пальцы береги. Одно плохо -- наркоманов развелось, как тараканов. Уж народ не столько водку кушает, сколько курит и колет всякую дрянь. Тогда я с бодуна тот стишок и накропал... Мне бы порядок твердой рукой навести, а у меня вечером застолье, поутру похмелье... Все профукал, все пропил. И город, и заводы, и фабрики, и людей... Однажды пришли какие-то молодые, интеллигентного вида: "Слазь, -- говорят, -кончилась твоя власть. Иди домой и там квась дальше". Я и ушел... А все эти годы, как я сад снес, каждую неделю приходил ко мне старичок такой интересный. Бывший смотритель тех самых садов. И каждый раз говорил он только одну фразу, да и то не свою, вольтеровскую, как я потом узнал: "Каждый возделывает свой сад". Чуть с ума старик не свел меня своим Вольтером! А, может, таки свел... Бросил пить я тогда, и давай сад возделывать... Пока дача была -- там копошился. Лишился дачи -- что ж, не беда. Был бы сад, а уж я его возделаю... Грехи свои отмолю... Кстати, черная смородина поспевает. Уж не знаю, откуда она тут взялась, но два куста в правом дальнем углу полны ягод. Нас ждет приятное разнообразие чаепитий... Листья ведь в заварку тоже можно добавить... Касенька, как вы мило улыбаетесь!

-- Просто я очень люблю смородину, -- чуть смущенно ответила Кассандра. -- И, чтобы закрыть тему, тоже прочту стихи.

О, боже мой, как затекают ноги!

Нас гонит смерть -- вперед, вперед, вперед!

И мы бежим покорно по дороге,

И смерть придет к тому, кто упадет.

О боже, руки тоже затекают,

Несут они изрядно тяжкий груз,

И все от смерти резво убегают,

И каждый несогласен, что он -- трус.

Но все надежды наши, впрочем, ложны,

И та дорога мчится в никуда.

Ведь убежать от смерти невозможно,

И не избегнуть Страшного Суда.

Пусть солнце лик свой к горизонту клонит,

Мы все бежим, и смерть вперед нас гонит.

-- Боже, какая прелесть! -- всплеснул руками Ермолай Михайлович. -Касенька, радость моя, скажите, неужели это ваши стихи?

-- Да, -- опустила глаза Кассандра, -- написаны примерно тогда же, что и ваши. Время тогда было такое, располагающее к подобным раздумьям.

-- Зато сейчас все довольно безмятежно... -- улыбнулся профессор.

-- А о чем тужить, когда находишься на самом дне, и единственная проблема -- это добыть немного еды, чтобы выжить? -- спросила Кассандра.

-- Да, тужить, пожалуй, не о чем, -- согласился бывший Хозяин-Осьминог, а ныне Бродяга-Садовник Ермолай Михайлович. Тут настала ночь, и все разошлись почивать.

10. Спаси меня, или умри!

Третий день Римма жила в парке. Дом-таки снесли, причем в тот момент, когда она гуляла по Заречью, запасаясь впечатлениями для снов. Кое-какая одежда, полотенце -- что там, все Риммины вещи остались там, и теперь они были безвозвратно погребены под тоннами "строительного мусора", хотя какое уж тут строительство, когда одно сплошное разрушение? В парке жить было страшно и неуютно. Деньги стремительно заканчивались. Под вечер по аллеям шатались такие кошмарные личности, что она почти все время отсиживалась в кустах. Иногда ее выгоняли оттуда шлюхи, которым негде было продать себя по сходной цене. Конечно, жить так было нельзя. Окончательное осознание пришло сегодня, когда зарядил бесконечный холодный ливень, а спрятаться от него было некуда. Отчаяние овладело Риммой. Сперва она ходила взад-вперед по парку, думая, что делать, как жить дальше. К Энрике идти было бесполезно -однажды она уже намекала ему, что жить-то ей, в общем, негде, он ответил недвусмысленным отказом. Потом она покинула парк и побрела по улицам. Плакала, не переставая; некстати вспомнилась вся ее жизнь -- корявая, хромая, безумная. Жить тут же расхотелось окончательно. Так, рыдая, Римма перемещалась по мокрому городу. Замерзла, и очень хотелось есть. Зашла было в столовую, но обнаружила, что потеряла почти все деньги, -- осталась какая-то мелочь, на которую разве что коробок спичек купишь. Она снова вышла под дождь.

Час спустя она нашла нож -- старый заржавленный кухонный нож с узким от многих заточек лезвием.