Виннету — вождь апачей. Текучая Вода

— Принимаете ли вы скромный завтрак, какой я имею честь вам предложить?

— Я считал бы несправедливым отказать вам, сеньор. Я принимаю с благодарностью ваше предложение.

Оба сели рядом, и пеон поставил перед ними несколько блюд, которые были гораздо лучше, чем кушанье канадца.

Граф чувствовал к охотнику невольную симпатию, причину которой он не мог себе объяснить. Его влекло к этому человеку с грубыми, но свободными манерами, с лаконичными, но всегда честными словами. Он угадывал под этой внешней грубостью доброе сердце и рад был отдохнуть от лукавства и низкой мести людей, с которыми он привык обращаться.

Во время еды (Сумах ел с большим аппетитом, а граф едва касался кушаний) они болтали непринужденно и весело.

Оливье наивно, без хвастовства и гордости, передавал приключения из жизни лесного бродяги, свои охоты и битвы с индейцами, свои набеги во главе отважных товарищей, наслаждения, радости и горести этого исключительного существования.

Граф слушал с возрастающим интересом. Когда канадец дошел до своего участия в деле мексиканских инсургентов, собеседник прервал его:

— На этот раз, — сказал он, — я думаю, что вы разошлись со своими принципами.

— Как это? — спросил с удивлением Оливье.

— Но, — возразил граф, — мне кажется, что вы руководствовались здесь только честолюбием и надеждой на наживу.

— Вы ошибаетесь, сеньор, это не заставило бы меня взять сторону мексиканцев, если бы я не убедился, что их дело правое. Это заставило меня решиться, и потом, — прибавил он вполголоса, бросая взгляд на своего собеседника, — у меня был личный мотив.

Граф наклонил голову с видом сомнения, и разговор на этом прекратился.

Спустя четыре часа испанцы двинулись в путь. Они надеялись достигнуть к 8 часам вечера цели своего путешествия.

Но на этот раз граф и Сумах ехали рядом, дружелюбно разговаривая между собой.

Глава семнадцатая

Тревога

Путешествие, начавшееся при таких тревожных обстоятельствах, продолжалось довольно весело, несмотря на спесь и молчаливость испанских солдат.

Впрочем, они во всем брали пример со своего начальника и, услышав его дружеский разговор с канадцем, решились со своей стороны прервать молчание и обменяться несколькими словами, всячески стараясь не возвышать голоса от едва слышного шепота.

Несколько часов ничто не прерывало однообразия путешествия.

Испанцы оставили берега озера и ехали по унылой местности, которая в темноте казалась еще безотраднее. Ни высоких деревьев, ни веселых лужаек! Со всех сторон виднелись скалы, в беспорядке нагроможденные друг на друга, то покрытые бархатным мхом, то поросшие ежевикой и жимолостью. В некоторых местах между скалами пробивалась вода и бурливо катилась сквозь зеленоватые сланцы, блестевшие от слюды. Безымянная речка с трудом прокладывала себе путь среди этого хаоса и занимала две трети лощины в ширину, изредка возвышались малорослые деревья, жалкие и чахлые. Только иногда порыв ветра залетал в узкое ущелье. Тогда все звучало, как орган. Таинственные разговоры листьев с ветром и водяных лилий с водой наполняли своими звуками эту тишину.

Путешественники невольно попали под влияние печальной местности, по которой проезжали. Разговоры оборвались, и каждый ехал с оружием в руках, бросая беспокойные взгляды кругом, готовый выстрелить при первом подозрительном шорохе в кустах.

Сумах остановился и с озабоченным видом созерцал мрачный пейзаж, расстилавшийся вокруг него.

— Что с вами? — спросил его граф. — О чем вы думаете в эту минуту, кабальеро?

— Я думаю, сеньор, — серьезно отвечал охотник, — что дон Аннибал говорил вам сегодня утром очень благоразумные вещи, и вы напрасно пренебрегли его помощью.

О! о! — воскликнул граф с принужденной улыбкой. — Вид этой страны, я согласен, не радостный. Однако, я не смею думать, что вы боитесь.

Канадец посмотрел на него.

— Если бы я даже боялся, — сказал он через минуту, — разве вы думаете, что в решительный момент я не мог бы из-за этого исполнять своей обязанности? Страх есть не что иное как инстинкт самосохранения, нервное движение, не зависящее от нашей воли и заставляющее нас угадывать опасность. Страх нисколько не бесчестен: всякому в своей жизни приходится не раз его испытывать; отрицающий его — животное. Я никогда не мог видеть дуло ружья, направленного на меня, не почувствовав внутреннего холода или, попросту, страха.

— Тот, кто сознается так откровенно в чувстве, которое всякий старается скрыть, должен быть храбрым. Но оставим этот разговор до более удобного времени, а теперь поясните, пожалуйста, свою мысль.

— Это не долго, сеньор. По-моему, ни одно место не подходит так для засады, как это.

— Вы хотите сказать, что…

— Что если на нас нападут, так непременно здесь.

— Гм! место действительно пользуется дурной славой, но уже давно в стране ничего не слышно было о подобных нападениях, и ничто не заставляет нас предположить, что теперь дело изменилось.

Канадец покачал головой и тем обеспокоил графа.

— Друг мой, — сказал тот, — говорите яснее, я мужчина. Следует нам чего-нибудь опасаться или нет?

— Да, — отвечал Оливье.

— Вы думаете?