Виолетта

Ферма принадлежала Тересе, единственной наследнице, — ее брат Роберто уступил ей свою долю. Самостоятельно она содержать ее не могла, я взяла на себя расходы, а со временем, хотя я никогда об этом не заикалась, Санта-Клара стада моей. Два пастбища мы сдали в аренду семье Моро, которая засадила их виноградниками; у нас оставалась только одна корова, лошадей и мулов заменили велосипеды и фургон, а свинарник был сокращен до одной свиноматки, о которой Торито заботился как о родной дочери, потому что ее дети были его единственным источником дохода. У нас все еще были курьь собаки и кошки.

У Факунды появилась современная газовая плита и две глиняные печки для приготовления тортов и пирожков, которые продавались в Науэле и близлежащих поселках.

У Факунды якобы где-то был муж. Поскольку его никто никогда не видел, мы полагали, что это плод ее воображения. Родители помогали ей содержать двух дочерей; мать работала, а девочки жили с бабушкой и дедушкой, пока не начали обеспечивать себя сами. У одной из них, Нарсисы, за пять лет родилось трое, детишки были непохожи друг на друга и явно происходили от разных отцов. «Эта девчонка легка на передок», — вздыхала Факунда, имея в виду вереницу мужчин, уводящих дочь из дома, и ее склонность беременеть от кого придется.

Когда умер дядя Бруно и дом наполовину опустел, Факунда взяла Нарсису и внуков к себе, чтобы воспитывать их так же, как ее родители воспитывали ее детей. Отца, которого у детей не было, заменил Торито, хотя годился им в дедушки. Ему было около пятидесяти пяти, но возраст сказывался лишь в том, что он потерял несколько зубов и стал больше сутулиться. Он продолжал совершать свои длительные вылазки на природу, чтобы «разведать что и как», и к тому времени у него уже наверняка имелась в памяти подробная карта провинции, а то и более удаленных мест.

Факунда оплакивала смерть дяди Бруно как мать, а я как дочь. Этот человек принял меня как родную, когда я приехала на ферму во времена Изгнания, и подарил мне безусловную любовь, подобную той, которую я получала от Торито. Факунда носила цветы на его могилу каждую субботу до самой своей смерти в 1997 году. Мы похоронили дядю Бруно рядом с тетушкой Пией, и мне бы хотелось, Камило, чтобы там же похоронили меня. Никаких кремаций и урн, пусть мои кости удобряют землю. Между прочим, теперь можно закапывать тела в биоразлагаемом гробу или в одеяле, представляешь? Мне это по душе; к тому же наверняка дешево.

Смерть дяди Бруно сразила тетушку Пилар. Она говорила, что они стали как родные брат и сестра, но мне приятнее думать, что они были любовниками. Когда я попыталась выведать у Торито и Факунды правду, они ответили уклончиво, что подтвердило мои подозрения. Что ж, замечательно. Тетушке Пилар приходилось очень тяжко в ее семьдесят семь лет, ходила она с палкой, потому что болели колени, и ее больше не интересовали земля, животные и люди. Она, воплощение энергии и оптимизма, полностью ушла в себя. Часами сидела молча, ничего не делая, и смотрела в никуда. Я не раз ловила ее на том, что она разговаривает с дядей Бруно. Когда я ей сказала, что когда-нибудь в Санта-Кларе придется установить телефон, она с полной убежденностью ответила, что если эта штуковина не помогает общаться с мертвыми, то какого черта она нужна.

В то лето Тереса и мисс Тейлор приехали подышать свежим воздухом. Помимо чемоданов, они привезли с собой клетку с попугаем. Никто не знал, что за поддержку коммунистов Тересу упекли в одиночную камеру, и восемнадцать месяцев карцера подорвали ее здоровье. Она исхудала и поседела, кашляла как чахоточная и страдала головокружениями, из-за которых порой едва держалась на ногах. Мы пошли встречать их с поезда, и Торито пришлось вести ее под руку, потому что долгая поездка ее утомила. Лететь на гидроплане «Эйр Чайки», как я предлагала, Тереса и мисс Тейлор отказались.

Вечером, после праздничного ужина, который Факунда приготовила в честь их приезда, мисс Тейлор со слезами на глазах призналась, что Тереса угасает. У нее был запущенный рак легких.

Недели, которые мы ежегодно проводили в Санта-Кларе, были для Хуана Мартина райскими. Он чудесным образом исцелялся от аллергии и астмы и целыми днями торчал на солнце под присмотром Торито, который учил его водить грузовик и ухаживать за поросятами. Часами читал, лежа на полу в Скворечнике, который все еще стоял на своем месте, а на двери висела табличка, запрещающая вход «лицам обоего пола». «Можно я останусь в Санта-Кларе, мам», — просил он меня каждый год, и я угадывала непроизнесенную часть фразы: «подальше от папы». В период полового созревания сын бросил попытки угодить Хулиану, и жадное восхищение, которое отец вызывал в нем в детстве, сменилось неприязнью. Он боялся Хулиана.