Виолетта

Хулиан позвонил мне из аэропорта в Майами, и я понеслась в клинику. Я видела только приемную и странные сады из камней и кактусов, прочие же помещения представлялись мне пыточными застенками, где садисты в белых халатах одурманивают пациентов сильнодействующими веществами и пытают струями ледяной воды и ударами тока, но психолог, которая пригласила меня к себе в кабинет, оказалась приятной дамой и готова была ответить на все мои вопросы. Она сказала, что мы должны дождаться Хулиана, чтобы на следующий день переговорить с психиатром, лечившим Ньевес, а пока суд да дело, повела меня на экскурсию по клинике, в которой не было ни темниц, ни железных решеток из моих ночных кошмаров, а палаты представляли собой отдельные комнаты, окрашенные в веселые пастельные тона. Были там игровые, тренажерный зал, спа, бассейн с водой комнатной температуры и даже кинозал, где крутили безобидные документальные фильмы о дельфинах и обезьянах бонобо, — ничего, что могло бы расстроить «гостей». «Больными» их не называли.

Психиатр принял нас вместе с директором, женщиной из Индии, которую не испугали угрозы Хулиана подать на клинику в суд за халатность.

— Это не тюрьма, мистер Браво. Мы не удерживаем гостей против их воли, — сухо сообщила она и продолжила объяснять схему лечения Ньевес.

Во время детоксикации, которая была его самой сложной частью, девочку пичкали седативными, чтобы она перенесла этот период с минимальным стрессом. Затем последовал перерыв в несколько дней, она отдыхала, принимала ванны и получала массаж в спа-салоне, пока не начала нормально питаться и не выразила готовность участвовать в сеансах индивидуальной и групповой терапии. Вначале Ньевес вела себя агрессивно и дерзко, но затем стала более покладистой и от враждебности перешла к замкнутости. За несколько дней до побега она начала рассказывать о периоде своей жизни, предшествовавшем употреблению сильнодействующих наркотиков. Ньевес была примером эмоциональной незрелости, она застряла в возрасте четырнадцати или пятнадцати лет и разрывалась между любовью и ненавистью к отцу, важнейшей фигуре в ее жизни, зависимостью от него и необходимостью с ним расстаться. Она сбежала из клиники как раз в тот момент, когда они начали исследовать детские травмы. Нам сказали, что Ньевес с ними не справлялась. В этот момент Хулиан потерял терпение.

— Не понимаю, к чему все это. Вы не смогли помочь моей дочери! Сколько времени и денег впустую!

Встал и вышел, хлопнув дверью. Из окна я видела, как он широкими шагами идет по выложенной камнем дорожке сада.

Я осталась, чтобы получить отчет о состоянии моей дочери, который ее отец наверняка уже слышал из уст профессионалов и, когда я пыталась пересказать, заткнул мне рот.

— Они не врачи, они шарлатаны! — крикнул он.

— Следовало выяснить это прежде, чем запихивать туда Ньевес, — возразила я.

Помимо физического истощения, вызванного приемом наркотиков, дочь перенесла несколько абортов, страдала от недоедания, остеопороза и язвы желудка; пришлось давать ей антибиотики из-за цистита и венерической инфекции.

Хулиан снова попытался найти свою дочь, но на этот раз Рой отказался ему помогать.

— Поймите, Браво, вы больше не имеете над ней власти. Оставьте ее в покое. Если Ньевес понадобится помощь, она знает, где вас найти.

Вне себя от разочарования и печали Хулиан вернулся в Майами.

В нашу последнюю ночь я лежала рядом с Роем, но любовью мы не занимались; призрак Ньевес витал где-то рядом, подсматривая за нами. Мы не спали несколько часов, просто лежали, обнявшись, а потом я уснула на русалке, вытатуированной на его накачанном бицепсе. На следующий день он проводил меня в аэропорт, поцеловал на прощание в губы и сказал, что будем на связи.

17

Прилетев в Сакраменто, я бросилась к встречавшим меня Хосе Антонио и мисс Тейлор и разрыдалась. Я пробыла в столице всего час, сидя в аэропорту, а затем отправилась дальше, потому что Хуан Мартин был на севере с другими студентами-журналистами на съемках документального фильма. Я рассказала им о Ньевес, проклиная Хулиана Браво за все зло, причиненное нашей дочери, за жестокость по отношению к сыну и за скверное обращение со мной. Они терпеливо дождались, чтобы я выплакала всю обиду. Затем вкратце описали ситуацию в стране, которой я почти не интересовалась.