Виолетта

Рой встретил меня в аэропорту, я его едва узнала: на нем были выцветшие джинсы, сандалии и бейсбольная кепка. Пока наш автомобиль с трудом пробирался по уличным пробкам, я спросила, почему он искал мою дочь и как в итоге нашел.

— Я не искал ее, Ньевес позвонила сама. Помогая Браво похитить ее в Лас-Вегасе, я положил свою карточку ей в бумажник. Мне было жалко бедную девочку… По работе я обычно имею дело с неприятными людьми. Твоя дочь — исключение.

— Что у тебя за работа, Рой?

— Скажем так: я разруливаю сложные ситуации. У кого-то возникает проблема, и я по-своему решаю ее.

— У кого-то? У кого, например?

— У какой-нибудь знаменитости, политика или кого-нибудь еще, кто не хочет, чтобы его арестовывали, шантажировали или писали о нем в прессе. Последний раз я помогал проповеднику из Техаса, который обнаружил труп у себя в гостиничном номере.

— Он кого-то убил?

— Нет. Привел к себе парня, а тот случайно помер. У него был диабетический шок, а проповедник вовремя не обратился за помощью, чтобы избежать огласки. Прихожане не простили бы ему гомосексуальности. Пришлось перенести тело в другой номер, подкупить персонал и полицию, — в общем, обычное дело.

— А почему тебе позвонила Ньевес?

— Она понятия не имеет, чем я занимаюсь. Позвонила от отчаяния. Не хочет обращаться к отцу. Считает, что Браво заказал Джо Санторо.

— Господи! Это невозможно.

Он ничего не ответил. Мне пришло в голову, что Рой Купер запросто мог бы позвонить Хулиану и продать ему информацию о Ньевес по хорошей цене, но вместо этого сам отправился в Лос-Анджелес, чтобы ей помочь. Он отвез меня в район, который назвал «мексиканским гетто»: много ветхого жилья, магазинчики с вывесками на испанском, дешевые закусочные. Он объяснил, что поселил Ньевес у своей старой знакомой.

Ньевес нас ждала и бросилась обнимать меня так, как не обнимала целую вечность. «Мама, мама», — повторяла она. На мгновение она вернулась в детство и снова стала избалованной маленькой девочкой, которая сидела у меня на коленках, а я расчесывала ей волосы. Выглядела она намного лучше, чем в последний раз, когда я ее видела, ни худобы, ни изможденности, она даже немного поправилась, а лицо без макияжа казалось совсем юным Короткие волосы естественного цвета, только кончики все еще обесцвечены краской.

— Я беременна, мама, — призналась Ньевес дрожащим голосом.

Только тут я обратила внимание на животик, который поначалу не заметила под свободным платьем. Я ничего не ответила, но обняла ее еще крепче, не замечая, как слезы катятся у меня по лицу.

Хозяйка дома, мексиканка, дала нам немного времени, чтобы мы налюбовались друг на друга, а затем приветливо меня расцеловала. Она представилась как «Рита Линарес, портниха», и добавила традиционное: «будьте как дома». Ее дом мало чем отличался от других домов на той же улице: бетонный, скромный, удобный, с крошечным садиком и черепичной крышей. Мебель, заурядная, но с претензией, была покрыта целлофановыми чехлами, в гостиной — огромный телевизор и холодильник, а также множество украшений, от искусственных цветов до черепов, нарисованных ко Дню мертвых.

Она повела меня в комнату с широкой кроватью, распятием, висящим над изголовьем, и фотографиями, расставленными на комоде. Ньевес сказала, что уступает нам свою кровать, а сама будет спать в другой комнате, где у хозяйки имелась швейная мастерская. Рита пригласила нас к столу и, категорически отказавшись от помощи, подала чудесный ужин: такое с рыбой, рисом, фасолью и авокадо. Нам с Роем налила пива, а перед Ньевес поставила стакан молока. Проходя мимо, хозяйка погладила ее по голове с такой материнской нежностью, что я почувствовала укол ревности.

Ньевес рассказала, что ушла из клиники в Юте ночью, ей помог швейцар, объяснивший, где проходит дорога.

Она остановила первый же проезжавший мимо грузовик и, пересаживаясь из одной машины в другую, добралась до Калифорнии. Насколько я поняла, в последующие месяцы она зарабатывала на жизнь так же, как и раньше.

— Зато она слезла с наркоты, — уточнил Рой.

Ньевес сказала, что когда беременность подтвердилась, она решила больше не делать аборт и уцепилась за мысль о мальчике или девочке у себя в животе, — это помогало бороться с зависимостью. То, чего не сумели добиться дорогие клиники, сделало желание иметь здоровое дитя. Чтобы побороть тревогу, она курила табак и марихуану, пила много кофе и ела сладости, слишком много сладостей.

— Разжирею, — смеялась она.

— Тебе надо есть за двоих — за себя и за ребенка, — возразила Рита, подкладывая ей очередной тако.