Virago

В качающемся полумраке носилок он жалобно признался ей, что еле жив от боли, и вряд ли сможет разделить ее радость по поводу чеканного венца с пятью зубцами и семью налобными подвесками, парных запястий и ожерелья из сканых золотых бусин, достигавшего колен, если носить его в один ряд, и пупка, если в два. Она спокойно подняла руки и приложила пальцы к его онемевшим вискам. Прикосновение как будто вытянуло из черепа толику боли; впрочем, он уже так устал носить ее в себе, что чувства могли притупиться. Опустив голову Алессандрине на грудь, он ждал, когда носилки встанут.

Мессер посол пребывал в нетерпении. Только что он получил два королевских приглашения для себя и моны Алессандрины: в Алькасар, на ужин, сегодня вечером, и на охоту утром через два дня. О причинах он, будучи по долгу службы наблюдательным, догадывался, что переполняло его гордостью за «любезную племянницу». Тем досаднее, что она проводит время с этим смазливым ничтожеством. Когда она появилась, он по шкатулке в ее руках понял, что время прошло не зря, и несколько этим утешился, но все же решил дать ей два-три совета относительно того, как должна держаться особа, заслужившая монаршую благосклонность.

Дон Фернандо был сама любезность.

– Королевскую охоту устраивают не ради пропитания насущного, а ради увеселения, – шутливо поучал он мону Алессандрину, – так что упаси вас Бог надеть охотничий костюм. Могу ли я просить вас облачиться непременно в гранатовое платье? Гранатовый цвет вам изумительно идет, и он не кладет бликов на ваши щечки…

– Это потому, что я ношу очень открытые платья, – кокетничала мона Алессандрина. Придворные смотрели на них странно. Ожерелье из сканых золотых бусин в четыре ряда лежало на ее груди, мелкие топазы поблескивали в завитках скани капельками росы, подвески раскачивались надо лбом при каждом угодливом кивке. Она опять была хороша, но огненосное? Yo el rey! больше не уязвляло королевского чела. Король посожалел в глубине души, что не может позволить себе такую любовницу – времена Ла Фермозы миновали.

И слава Богу…

Подошла маркиза Мойя. Она с непринужденной похвалой отозвалась о венце и ожерелье, и о вкусе донны Алессандрины к драгоценностям, и сказала, что хотела бы хорошенько их рассмотреть, но на людях неудобно. Поняв, к чему она клонит, мона Алессандрина первая предложила начать поиски безлюдной галереи, но вместо галереи маркиза провела ее в смежный покой, к королеве. Некоторое время дамы действительно с примерным вниманием рассматривали старинную работу, чуть слышно цокая языком и покачивая головой. Потом маркиза извинилась за прямоту вопроса, и спросила, сколько правды в слухах о том, что драгоценности – подарок дона Карлоса. Мона Алессандрина с улыбкой призналась, что это правда и есть.

Донна Исабель подняла и без того высокие брови. Беатрис, маркиза Мойя прикусила язык. Она-то думала, что итальянка начнет увиливать, и разговор можно будет вести намеками, как то и положено благородным особам. Но как подступиться к женщине, которая не считает зазорным принимать королевские подарки от женатого мужчины? И можно ли к ней после такого подступаться? Является ли она в полном смысле благородной, если позволяет себе подобное?

– И по какому же случаю дары? У вас были именины? Или вы сделали дону Карлосу столь великое одолжение, что он не мог отблагодарить вас иначе? Согласитесь, это странно, когда незамужняя девушка, да еще живущая в доме своего родственника, принимает такие знаки внимания, как должное. Тем более, что родственник – не частное лицо, а посол могучей державы. В свете идут разговоры, совсем не лестные для вас, и я хотела бы вас предостеречь, милая моя. К тому же чести дона Карлоса не так давно был нанесен существенный и весьма оправданный обстоятельствами урон, – донна Исабель имела больше прав говорить без обиняков, и правами этими воспользовалась. В голосе ее звучала прямо-таки материнская тревога, но мона Алессандрина не была склонна видеть родную мать в коронованной советчице. Она представила, каких советов надавала бы ей в этом случае ее настоящая родительница, и чуть не рассмеялась.

– А вы не думаете, Ваше Высочество, и вы, ваша светлость, что меня с доном Карлосом могла связать любовь? И что его дары – это дары великой любви? Итальянка не шутила. Она с вызовом говорила почти что дерзости, еще чуть-чуть, и маркиза почувствовала бы себя оскорбленной. А донна Исабель наверняка уже почувствовала и в долгу не останется. Кроме того, отчетливый голос итальянки мог долететь до прочих гостей.

– Великая любовь доказывается великими деяниями, а не великими и трижды великими тратами, вам ли того не знать? – маркиза приняла тот же вызывающий тон. Две женщины оказались на равных, взяв королеву в судьи.

– Что же делать, если в наш унылый торгашеский век только великие траты и могут быть сочтены великими деяниями? И дама не может выказать свою благосклонность иначе, как только приняв подарок.