Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

Становится понятно, почему в первоначальном варианте роман был назван «Часы».

Роман Джойса можно прочесть и как путеводитель по Дублину начала прошлого века. Роман Вирджинии Вулф – как путеводитель, столь же топографически выверенный, по Лондону начала двадцатых годов. У Джойса Дублин грязен, непригляден, нарочито, в чем-то даже трогательно провинциален; “dirty and dear”[103] назвал писатель родной, любимый и одновременно ненавистный город в своем раннем сатирическом стихотворении «Газ из горелки». У Вирджинии Вулф, соскучившейся по столице в своем многолетнем «ричмондском заточении», Лондон, словно по контрасту с Дублином, богат, разнообразен, многоцветен, свеж и весел. Лондон Вулф, к слову, мало похож не только на Дублин Джойса, но и на Лондон Лоуренса, не любившего столицу империи, называвшего ее «громадной бесцветной преисподней, в которой нет ничего человеческого». Для Вирджинии же прогулки по городу – источник положительных эмоций, которыми охвачены и многие герои романа, и его автор: Вирджиния Вулф не раз – и в дневнике, и в письмах, и в книгах – признаётся Лондону в любви:

«Лондон меня чарует. Я как будто ступаю на рыже-коричневый волшебный ковер и, не пошевелив пальцем, уношусь в прекрасный мир… Я напишу о Лондоне, который, не прилагая усилий, подхватывает человека и несет с собой. И я люблю Лондон за то, что пишу роман отчасти благодаря тому, что здесь сама жизнь поощряет человека»

[104].

И не только «чарует», «поощряет», но и посылает вдохновение:

«Лондон постоянно привлекает меня, стимулирует, щедро дарит мне пьесу, рассказ или стихотворение, когда я отправляюсь гулять по его улицам»[105]

.

Именно таким, чарующим и вдохновляющим, он и предстает в романе: «Волнующее переживание… прославленные тротуары… восторг пылает на лицах… красота поражала и бодрила…»

Портрет столицы империи, опять же по контрасту с Дублином, лишен того нарочитого натурализма, с каким Джойс описывает ирландскую столицу. К примеру, малоаппетитный трактир, куда в середине дня заходит перекусить Блум: «Человечий дух. Заплеванные опилки… вонь от табачной жвачки, от пролитого пива, человечьей пивной мочи, перебродившей закваски»[106].

Напрашивается сравнение с лондонским цветочным магазином Малбери: «Сказочный запах, изумительная прохлада… И как свежо… глянули на нее розы, будто кружевное белье принесли из прачечной на плетеных поддонах…»

Контрапункт, однако, ощущается не только в контрастном сопоставлении Лондона с Дублином. На контрапункте, светотени построен весь роман Вирджинии Вулф, живописный прием «кьяроскуро» задает всему повествованию энергию, напряжение, ритм. Про плывущие над городом облака говорится, что они «то свет насылали на землю, то тень». Вот и повествование в романе перемежается «светлыми» эпизодами, где действует богатая, благополучная, олицетворяющая собой радость жизни Кларисса Дэллоуэй (таковой она, во всяком случае, предстает перед читателем), и «теневыми» – с участием тревожного, подавленного, «суицидального», как сказали бы теперь, Септимуса Смита. А также – его жены-итальянки, страдающей не столько даже из-за болезни мужа, сколько из-за несправедливости судьбы, загнавшей ее в чужой город: «Здесь всё чужое, и некому за меня заступиться».

На этой антитезе, на этом контрастном сопоставлении и построен роман.

«Эта книга, – заметила в дневнике про “Миссис Дэллоуэй” Вирджиния Вулф,

 – задумана как исследование мира, увиденного одновременно душевно здоровым и душевно больным»[107].

Таким, как Септимус Смит, «располагающим» умереть, слышащим (как и его создательница) голоса, которые убеждают его, что только он один способен познать смысл вещей, видеть людей насквозь, и Кларисса Дэллоуэй, которая любит жизнь, не слишком задумываясь о ее смысле, любит успех, любит нравиться, – встретиться не суждено. Хоть и живут они в одном городе, в одно время, но существуют – в несравненно большей степени, чем Блум и Дедал, – в разных, так сказать, измерениях. Они и не встретятся. И всё же на последних страницах романа их судьбы пересекутся.