Майкл Джон Харрисон

Вирикониум

РЫЦАРИ ВИРИКОНИУМА

Отправляясь на игрища в Низкий Город, жадные до приключений аристократы Верхнего всегда пересвистываются среди заброшенных обсерваторий и покинутых укреплений. Иногда их посвист доносится издалека, иногда раздается совсем рядом. Словно перекличка: короткие посвисты приказов и долгие отклики, которые порой заканчиваются вопросительной интонацией. Посвисты короткие и длинные составляют основу сложного наречия. Их эхо в свинцовый предрассветный час разгонит самый крепкий сон. Подойдите к окну: улица пуста. Вы услышите разве что отдаленный топот или вздох. Через минуту или две свистят уже где-то неподалеку от Жестяного рынка, а то и на Маргаретштрассе. А на следующий день какого-нибудь мелкого князька обнаружат в грязи с перерезанной глоткой, и у вас останется лишь странное ощущение: тайная война, смертельное упорство, ловкие маневры во мраке ночи.

Дети Квартала понимают эти сигналы. Они знают истории всех самых отчаянных храбрецов города. По утрам, по дороге в Лицей на Симеонштрассе, они вглядываются в каждое изнуренное лицо.

— Вон идет Древний Рог. Из «Синего Анемона» — там он главный… — шепчут они.

Или:

— Прошлой ночью Осджерби Практал прикончил двух людей королевы прямо у меня под окном. Пырнул их ножом… Представляешь? А потом свистнул на языке «Клана Саранчи»: «Нашел и убил»…

Если бы сырым декабрьским вечером, через несколько лет после войны Двух королев, вы последовали за свистунами, то вскоре оказались бы в печально известном проходном дворе за гостиницей, именуемой «Седлом Дриады». Двор этот соединяет рю Миромеснил и переулок Соленой Губы…

Солнце вот уже час как село, скрывшись за тремя рядами оранжевых облаков. Валил мокрый снег. Дым и пар ползли из гостиницы, подкрашенные светом, падающим из полуоткрытой двери. В воздухе висел острый запах мазей, копченой колбасы и горящего антрацита. Во дворе тесно: в нем собрались люди, чьи шерстяные плащи окрашены по низу краской, изображающей потеки засохшей крови. Люди, стоящие там, «выворачивали ступни так, как могут только танцоры или фехтовальщики» — так, кажется, сказано в какой-то книге. Они спокойны, сосредоточены и почти не обращают внимания на смех, доносящийся из гостиницы.

Давным-давно кто-то установил во дворе четыре деревянных столба. Почерневшие и неподвижные, увенчанные снегом, они образовывали квадрат со стороной в несколько метров. Полудюжине учеников пришлось изрядно потрудиться, чтобы расчистить эту площадку. Вооруженные лишь метлами с длинными ручками, они смахивали раскисший снег, а потом тупыми мастерками сбивали гребешки замерзшей крови — следы вчерашних стычек.

По утрам эти мальчишки продавали на Приречном рынке засахаренные анемоны. Они служили на побегушках у карточных шулеров. Но после полудня их взгляды становятся отстраненными, задумчивыми, взволнованными. Они ждали наступления ночи, когда наденут свободные, как у девчонок, шерстяные куртки, облегающие кожаные брюки и станут носильщиками и сиделками, заботливыми, как рабочие муравьи, при людях в плащах цвета сырого мяса. Что творится в душе подростков? Они худы и питаются кое-как, но так искренне преданны… Они ходят едва ли не на цыпочках. Даже хозяева их не понимают.

Пожилой мужчина сидел на табурете, окруженный своими людьми. Двое учеников помогали ему готовиться к бою. Они уже сняли с наставника плащ, кольчужную рубашку, обмотали правое запястье толстым холщовым бинтом. Потом убрали с лица седые пряди и скололи волосы на затылке стальной заколкой. Теперь они втирали в тугие мускулы его плеч какую-то мазь. Мужчина не обращал на них внимания. Грустным взглядом он уставился на почерневшие столбы, поджидающие его — точно трупы, вставшие из трясины. Казалось, он почти не чувствовал холода, хотя его голые, покрытые шрамами руки уже посинели. Он лишь сунул два пальца под бинты на запястье, чтобы удостовериться, что те затянуты достаточно туго, Меч он зажимал между колен. Потом небрежно и лениво он просунул кончик клинка между двумя булыжниками и начал поднимать один, используя другой как упор.

Один из мальчиков наклонился и шепнул что-то учителю на ухо. Казалось, тот не собирался снизойти до ответа. Однако он прочистил горло, словно ни с кем не разговаривал в течение долгого времени, и произнес:

— Первый раз о нем слышу. А если бы и слышал, то не пригласил бы его на поединок. Какой-нибудь молокосос из Мюннеда?

Мальчик улыбнулся и одарил учителя влюбленным взглядом.

— Я всегда буду с тобой, Практал. Даже если он отрежет тебе ноги.

Практал повернулся и точно клещами стиснул тонкое запястье паренька.

— Если он убьет меня, ты сбежишь с первым же кривлякой в мягких сапожках, который притащится сюда!

— Нет, — воскликнул мальчик. — Нет!

Практал еще мгновение сжимал его кисть, потом хохотнул.

— Ты еще глупее, чем я думал, — бросил он, но, похоже, остался доволен, и снова принялся выковыривать из брусчатки расшатанные булыжники.