Солнце уже уверенно заняло почти треть небес, а свежее утро и чистое небо предвещали хороший летний день, когда экипаж судна собрался у здания управления. Пришли все без опоздания, заблаговременно и теперь, ожидая свою участь, были сдержанны и молчаливы. Настроение у всех было подавленным ещё и потому, что никто не знал, как обернётся это дело с обводнённым маслом, и они, ни в чём не повинные, будут нести за него ответственность в столь суровой форме, как увольнение. И это выбило их из привычной жизненной колеи и заставило задуматься о жизни, изменчивой судьбе и своём ближайшем будущем.
Я пошёл в здание доложить начальству о прибытии и уточнить время, место и порядок разбора.
В утренней суете до нас, как мне показалось, никому дела не было. Врио командира части был занят, и к нему уже образовалась очередь. Я встал в стороне у входа в приёмную и смотрел по сторонам, невольно реагируя на громкие возгласы сотрудников управления, радостно встречавших друг друга.
Коридор быстро заполнялся военным и гражданским персоналом. После двухдневной разлуки, встречаясь, все светились улыбкой и радостью и явно соскучились друг по другу, и теперь спешили в оставшиеся несколько минут до начала рабочего дня пообщаться.
Как в театре перед началом спектакля, нарастал гул от присутствия людей, их шагов, разговоров, мягкого скрежета замков открываемых дверей кабинетов, который иногда прерывался сильным, приятным и вежливым голосом дежурного по части, вызывавшего кого-нибудь к начальнику или телефону.
Это был другой мир, не похожий на наш судовой, со своим укладом жизни в производственных и личных отношениях, со своими традициями, проблемами и заботами.
Впрочем, в последнем я усомнился, у всех встречающихся был такой естественный и убедительный вид полного производственного (а может, точнее – административного или бюрократического) счастья, что можно было не сомневаться, ведь персонал шёл на работу, как на праздник, еле дождавшись конца выходных. Режиссёр Якин в исполнении Пуговкина наверняка бы сказал:
– Верю!
Женщины при встрече желанно целовались, не забывая мельком, но внимательно осмотреть туалет друг друга, тонко подмечая достоинства и недостатки, не преминув использовать прекрасную возможность отпустить тонкий комплимент или колкость чьей-нибудь вечной молодости и красоте.
Мужчины издали и громко приветствовали друг друга, энергично пожимали руки, иногда обнимались, мощно стискивая товарища послабее, или весьма чувствительно ударяли по плечу, отпуская двусмысленные реплики и шутки, картинно демонстрируя свою богатырскую силу, от души хохоча и извиняясь перед дамами в поклоне, приложив руку к сердцу, за свою неуклюжую шалость, повторяя при этом весь ритуал с новым встреченным, что никоим образом не портило никому хорошего настроения и общей атмосферы дружелюбия и учтивости.
Я видел и тех двоих, числившихся в списке диспетчера, разыскиваемых в ту пятницу и так и не найденных. Они были, как все, веселы и жизнерадостны, как будто ничего не знали, или то, что знали, для них, возможно, было просто неприятным и незначительным, ну как заноза, которую можно было ещё немного потерпеть, а затем выдернуть и забыть.
Никто ко мне не подошёл, не кивнул, не поздоровался. Значит, все «соучастники» предстоящего разбора были в курсе событий и поддерживали решение об увольнении, как и должно быть в святом семействе.
Я смотрел на них, красивых женщин и мужчин, внимательных друг к другу, подчёркнуто вежливых и галантных, как в американских сериалах, и у меня с естественной завистью к такому бытию крепло впечатление, что вот они 10 лет реформ времени не теряли и успели утвердиться и состояться в новых условиях, в новом качестве: прочно и непоколебимо.
У них не может быть никаких ЧП, ни даже просто происшествий. Это исключено даже в фантастическом сне! Они не досягаемы и неуязвимы, как живущие на верхнем этаже или едущие в первом классе.
У них всё хорошо!
И у нас ещё три дня назад тоже было всё хорошо. И мы с хорошим настроением приходили на работу, и может, не так театрально, но искренне приветствовали друг друга. И нам такое же безоблачное небо и солнце не предвещали ни шторма, ни потрясений.
Откуда же взялось это цунами, сорвавшее нас с привычного образа жизни и швырнувшее на скалы ведомственных амбиций и чванства? Ведь не мы же виновны в том, что выход на заправку корабля оказался внеплановым, масло для десантного корабля – обводнённым, а майор – бесчестным и подлым. Почему же в ответе мы, экипаж судна, а не те, кто нарушил установленные порядки и правила обеспечения кораблей флота?
Я так и не ответил на эти вопросы ни себе, ни экипажу и, как все, ждал развязки с дурным предчувствием и… к стыду своему, непонятно откуда взявшимся страхом, которого не испытывал ни в море, ни на суше, даже при выполнении своего интернационального долга.
Там было всё ясно: враг мог быть в воздухе, на суше, на море, под водой. Он был известен. А здесь? Кто? Где?