Виртуальный свет. Идору. Все вечеринки завтрашнего дня

– «Мы»? Приятель, ты никуда не едешь… – Но тут круглолицый мальчишка заметил чейн-ган и заткнулся.

– Езжайте, – сказал Фонтейн. Он стоял в дверях, приобняв за плечи мальчика, сидевшего недавно в шлеме, глаза парнишки смотрели на Райделла с равнодушием зверька. – Езжайте. У нас все будет в порядке.

– Мне очень жаль, – сказал Райделл. – Жаль, что так вышло с лавкой…

– Задницу твою будет жаль, если ты сейчас не уедешь.

Шеветта услышала, как со стороны Сан-Франциско завопила какая-то женщина, и изо всех сил дернула Райделла за ремень, так, что от ширинки его штанов отлетела пуговица. Он устроился напротив Шеветты, одной рукой держась за сиденье, другой стискивая чейн-ган.

Последнее, что видела Шеветта, это была светящаяся девушка, которая говорила что-то человеку по имени Конрад. Потом взревели электромоторы, и трицикл рванул в сторону города.

– До свидания, Фонтейн! – прокричала Шеветта, но вряд ли он ее услышал.

Ей вспомнилась ночь, когда горела роща в холмах над кондоминиумом, вспомнилось, как в темных кустах вокруг дома проснулись птицы, чуя огонь. Их пронзительные голоса.

Сейчас, сквозь чересполосицу фанерных навесов над головой, она чувствует утробный рокот большого пожара.

60

Крысы всё знают

Фонтейн понимает, что мост и вправду горит, когда, выглянув наружу, видит крысу, бегущую в сторону Окленда. Потом вторую. И третью. Крысы всё знают, а мостовые крысы считаются самыми знающими, – да и как может быть иначе, когда на них постоянно охотятся дикие мостовые коты и многочисленные не менее дикие дети, вооруженные рогатками из авиационного алюминия и медицинских резиновых трубок. Эти мостовые рогатки убийственны не только для крыс; стреляют из них шариками плотной влажной глины – военная хитрость, пришедшая из Средневековья и актуальности не утратившая.

Фонтейн смотрит, как мимо несутся крысы, и тяжко вздыхает. В лавке у него где-то спрятан пожарный топор, трофей с буксира, затонувшего в 2003 году в Чайна-Бейсин, а также огнетушитель, но едва ли от них будет какой-нибудь толк, хотя прорубить топором в стене дыру и спрыгнуть прямо в бухту – это тоже вариант. Интересно, вправду ли там полно акул, как думают здешние дети. Он доподлинно знает, что в бухте водятся рыбы, мутировавшие, по слухам, из-за оксидов, которые образуются от реакции соленой воды с железными пирсами у опорных башен.

Но Фонтейн пережил многочисленные катастрофы – и общественные и личные, – и в нем теперь живет вера, что все в конце концов будет хорошо, как бы все ни казалось безнадежно. Да и с некоторыми вещами просто ничего не поделаешь, по крайней мере Фонтейну.

И вместо того чтобы спешно рыться в шкафу, куда, как смутно помнит, он засунул тот пожарный топор, Фонтейн берет швабру и начинает прибираться в лавке, стараясь смести как можно больше стекла в одну кучу. Стекло, размышляет он, – из тех странных субстанций, которые занимают относительно мало места, пока не разобьются. Но в то же время, вспоминает он чей-то рассказ, стекло – это жидкость, если рассматривать его на огромных временных отрезках, поистине космических. Любое стекло в любой раме, в любом окне бесконечно медленно тает, оседает, расползается, вот только едва ли хоть одно окно переживет тысячелетия, необходимые для превращения в твердую лужу.

Тем временем к бегущим крысам присоединяются люди – толпа самая разношерстная, как иначе, на мосту-то. Фонтейн только надеется, что Кларисса и дети в безопасности; он им звонил, но никто не брал трубку, а оставлять сообщение было довольно бессмысленно, учитывая обстоятельства.

Он оглядывается и видит, что голографическая подружка Райделла стоит на коленях у койки, говорит что-то мальчику. Рядом с тем сидит профессор, позаимствовавший у Фонтейна «кит-ган». Фонтейн поражен: они кажутся одной семьей, может и неправдоподобной, но не лишенной тепла. Фонтейн достаточно долго живет на свете и повидал технический прогресс в разных видах, так что вопросом, кто такая эта девушка или что она такое, не мучается: она похожа на компьютерную игрушку, которая будто вышла из компьютера и сидит у вас в комнате, и найдутся люди, думает он, которым это очень понравится.

Он натыкается на загубленных кукол-близняшек, лежащих в силиконовой пене. Теперь молчат все. Он сметает их в одну кучу с осколками, но выглядит это совершенно жутко. И тогда, отставив швабру, он поднимает одного из младенцев за безжизненную руку. Выносит маленького кукольного японца наружу, кладет на спинку перед лавкой. Потом всех по очереди, и когда он кладет последнего, мимо лавки тяжелой увалистой походкой тащится грузная тетка с тюком вроде как мокрого белья. Она видит, что делает Фонтейн, и начинает кричать. И кричит, пока не скрывается с глаз, и ее все еще слышно, когда Фонтейн возвращается в лавку, думая о Турмалине, своей первой жене.

В воздухе уже дымно – пора, наверно, поискать топор.

61

«Футуроматика»