Вишенки

Да, дети осудят свою мать, она это чувствует, она хорошо знает своих детей. Но Марфа верит, что они и поймут её, а поймут – значит простят. Это тоже знает. Уверена в этом, иначе не пошла бы на такой отчаянный шаг.

Она не заметила, как в дом зашла пятилетняя Фрося с годовалой Танюшкой, встали рядом, с любопытством смотрят на мамку. Протянула руку, детишки прижались к ней, она гладила их головки, глядела сквозь слёзы в окно.

Вот пробежала Агаша, за ней прошмыгнул Вовка, слышно, как он зовёт Стёпу с Васей идти в дом обедать.

– Мама, – Агаша уже была в доме. – Мама, я помогу накрыть на стол? Уже все собрались.

Марфа встала из-за стола, сделала несколько шагов к печке, увидела, как замерла дочь, уставившись на пустой живот матери.

– А, когда, кто, где? – все эти вопросы проговорила на одном дыхании, почти выдохнула, вытянув руку в сторону Марфы.

Агаша – взрослая, и всё уже понимает. Стыдиться или стесняться её не следует.

За столом к тому времени сидели все, не было только Данилы, Кузьмы и старшей дочери Нади – работали без обеда и придут только к вечеру.

Вот и ладно. С этой мелюзгой она разберётся сама, вот сейчас, а остальным обскажут уже сами дети.

– Дочушка, – это она Агаше. – Сама, сама накрой стол, а я посижу рядышком. Наберусь сил, и обскажу вам всем, сразу.

– Умер? – одними губами, чтобы не услышали остальные, прошептала дочь, но мать поняла её, отрицательно покачала головой.

– Нет, доня, нет. Всё намного лучше и настолько же сложно.

Потом, потом, ты ставь на стол, ребятня есть хочет.

Детишки уже доедали, некоторые пытались раньше вылезти из-за стола, но Марфа заставила всех сидеть на местах.

– Сейчас всё обскажу вам, мои родные, а потом и побежите по своим детским делам.

Рассказала всё, без утайки, упускала только подробности родов и те свои душевные терзания, что не давали ей жить последнее время. Да теперешнее её состояние тоже не передала, сжалилась над детскими, легкоранимыми душонками.

Поражённые, дети молчали. Только самые маленькие Танюша, Стёпа, Никита, Фрося тихонько соскользнули со скамейки, потянулись на улицу. Не поняли. Остались Вова, Вася и Агаша.

– Как же так, мама? – полными слёз глазами Агаша смотрела на мать. – Как же так, мамка? – повторяла, как заведённая, теребила кончик платка, то и дело подносила его к глазам, вытирала слёзы.

– Дочушка, милая, детки мои родные, не судите строго мамку свою, ой, не судите. Тяжко мне, ой, как тяжко! – и не сдержалась, упала головой на стол, зашлась в плаче. – И сестричку мою тоже никто не спасёт, не поможет ей, кроме меня, мамки вашей! – голосила Марфа. – Но всё равно простите меня, детки мои родные, простите мамку свою.

Бледная, с окаменелым лицом сидела Агаша, застыл в недоумении Вася, и только кровью налилось лицо у Вовки, заходили желваки от злости, да колючий взгляд нет-нет останавливался на рыдающей матери.

Первой не выдержала Агаша, обняла мамку, прижалась к ней, целуя волосы, мокрое лицо и тоже заплакала навзрыд. Следом Вася бочком придвинулся к мамке, обнял ручонками, уткнулся в бок, прижался и застыл так, шмыгая носом.

Заслышав плач в доме, вернулась малышня, добавили свои голоса, и вот уже почти всё семейство рыдало, голосило, всхлипывало.

– Куда? Стой! – Агаша резко отстранилась, кинулась за Вовкой, который успел выбежать во двор, бегом направился на ферму, туда, где работал отец.

– Стой, стой, кому сказала! Не смей, не смей, Вовка, прошу, не смей!

– Пускай бежит, дочушка, – Марфа тоже вышла на крыльцо, позвала дочь в дом. – Чему быть, того не миновать, – обречённо сказала она.

– Вот же гадёныш! – зло произнесла Агаша. – И в кого он только уродился, такой вредный?

– Не смей так говорить на братика, – урезонила мать. – Грех так на родного брата.

– Нет, ну ты посмотри: все люди как люди, а этот быстрее к папке, вот же… А с папкой, мама, сама разбирайся, тут я тебе не советчик, – не по-детски серьёзно закончила дочь.

– Хоть простила ли мамку свою, Агаша, ай нет? – жалобно, с надеждой в голосе спросила Марфа.

– Бог простит, мама, – снова по-взрослому ответила дочь. – Жаль мне вас – тебя и тётю Глашу. И дядю Ефима тоже жаль. И папку, – добавила чуть погодя. – И себя мне жалко, и всех вас жалко.

– Спасибо тебе, дочушка, – Марфа подошла к дочери, обняла её и снова заголосила, но уже на её плече.

А дочь не успокаивала, так и стояла с матерью, прижавшись к ней своим ещё детским тельцем, и по-женски сострадала, жалела её, поглаживая худенькой ладошкой костлявую спину мамы.

Данила влетел в дом. Марфа в это время лежала за ширмой на кровати, Агаша мыла посуду.

– Где? – разъярённое, пышущее гневом лицо не предвещала ничего хорошего.

– Па-а-ап-ка-а! Миленьки-и-и-ий! – Агаша кинулась на шею отцу, повисла на нём. – Папочка, миленький, хорошенький, не надо! Родненьки-и-ий, не трогай маму, не трогай мамочку, папочка, па-апа! Прости её папочка, прости её, миленький! – И упала на колени, поползла на коленях к отцу, прижалась к его ногам.

Вася уцепился в ноги отцу, тоже зарыдал, завизжал то ли от страха, то ли за компанию, то ли ещё от чего.