Вишня во льду

Ему было немного смешно от того, что эта женщина так явно не любила все то, что любил он, – баню, чай из самовара, собак, простую, не вычурную еду, типа печенной в русской печи картошки, простой, незамудренный секс, детективы, которые были найдены Ксюшей на полочке у кровати и подвергнуты остракизму.

– Классику нужно читать, классику, – наставительно сказала она, и Дорошину пришлось признаться, что, несмотря на все старания дядюшки-филолога, классики он не любил и не понимал. Что с мента возьмешь?!

Все-таки они были очень разными – Дорошин и его новая любовница. Но в этом различии таилось что-то притягательное и трогательное, что ли.

– Теперь ты мне что-нибудь расскажи, – требовательно сказала Ксюша, когда Дорошин вернулся после последнего захода в парилку и теперь, отдуваясь, пил очередную кружку иван-чая с брусникой. – Как идет твое расследование?

– Медленно, – признался Дорошин. – Ты знаешь, кражи ценностей и антиквариата всегда расследуются медленно. Или их удается раскрыть по горячим следам, или это может тянуться годы.

– А здесь не получится по горячим следам? – с интересом спросила Ксюша.

– Не-а, не получится. Картины могли начать выносить года два, а то и три назад. За это время их могли продать, перепродать, и так несколько раз. Так что понять, что именно произошло в вашей галерее, будет очень сложно. Я думаю, что рано или поздно вычислю преступника, но вот проследить путь картин будет гораздо сложнее, а вернуть их и подавно.

– Но что-нибудь тебе уже удалось выяснить?

– Только то, что в действиях преступника отсутствовала логика. Ты же знаешь, что именно пропало из музея? – Ксюша кивнула.

– Тогда ты должна понимать, что шесть из восьми картин стоят баснословно дорого, зато Куинджи раз в сто дешевле. Я не понимаю, зачем его прихватили вместе с остальными работами. В галерее были и другие, более ценные произведения искусства, однако их не тронули. Почему?

– И почему? – Глаза Ксюши горели любопытством.

– Не знаю. Может, преступник сам увлечен творчеством Куинджи? Поэтому шесть картин он вынес по заказу, на продажу, а Куинджи решил оставить себе.

– Для чего?

– Не знаю, – вздохнул Дорошин. – К примеру, этот ваш нервничающий Калюжный, кстати, хотелось бы понять, от чего он так нервничает, писал по Куинджи диссертацию… Вдруг художник стал ему как родной, и он выкрал его для домашнего, так сказать, просмотра.

– Андрюшка? Выкрал? Да ты что? Он же трепетный, как девица. – Ксюша расхохоталась. – Хотя ты знаешь, ни в ком нельзя быть уверенным. Слушай. – Голосок ее поднялся вдруг до небывалых высот и тут же упал, как оборвался. Ксюша прижала руку ко рту и судорожно вздохнула.

– Что? Ты вспомнила что-то?

– Да, но это такая глупость, этого просто не может быть.

– Ксения. – Голос Дорошина зазвучал строго, он взял Ксению за руку и притянул к себе. – Если ты что-то знаешь, то расскажи. В таком деле лучше сказать глупость, чем пропустить что-то важное.

– Понимаешь, Витя… Елена Николаевна…

– Что Елена Николаевна? Ксюша, ну говори, не тяни же…

– Ее фамилия Золотарева.

– Ну и что? – не понял Дорошин.

– Да как же ты не понимаешь… Куинджи при рождении носил фамилию Куюмджи, что в переводе с урумского означает «золотых дел мастер». Детей им с женой бог не дал, но у художника был брат, который перевел фамилию на русский язык и стал… Золотаревым…

– Ты хочешь сказать… – Ксюша не дала ему договорить.

– А вдруг наша грымза Елена Николаевна – потомок Золотаревых, а? И тогда получается, что картины могли ей понадобиться, потому что это ее фамильное наследие… По крайней мере, она искренне может так думать!

* * *

От информации, предоставленной Ксюшей, у Дорошина голова шла кругом. Подозреваемые множились как грибы после дождя, и впервые в жизни Дорошин грибному сезону был не рад. То есть ни капельки. Еще в самый первый момент, когда он выяснил, что вынести картины из музея в принципе мог любой его сотрудник, поскольку все имели равный доступ в хранилище, он убедился, что алиби ни у кого не было. Теперь же, как сговорившись, практически все сотрудники картинной галереи вели себя подозрительно.

Директор Морозова, отдав работе большую часть своей сознательной жизни, отчего-то не расстраивалась, что ее, скорее всего, уволят. Несмотря на то что до пенсии ей было еще года четыре и перспективы устроиться на новое место стремились к нулю, она не горевала, не рвала на себе волосы и даже не цеплялась за возможность остаться в галерее, пусть и на должности значительно ниже рангом. Получалось, что у нее были какие-то неведомые Дорошину источники дохода, на которые она сможет жить?