Витязь на распутье

И тут я как в воду глядел. Заупрямился святитель, причем не на шутку. Да и Дмитрий тоже хорош – совсем не с того зашел. Ну кто ж начинает беседу с почти неприкрытого нажима, граничащего с угрозой. Нашел на кого бочку катить! Церковь – это авторитет, и с нею надо вести себя нежно, как с девственницей, которую требуется соблазнить за одну ночь, то есть просчитать все от и до, чтобы не вышло осечки.

– На все твое право, святейший, – смиренно заявил я, вмешавшись в беседу, пока Дмитрий не успел все загубить до конца. – Кто смеет на Руси противиться воле патриарха? Вон даже сам государь и то готов со смирением преклонить перед ним колена, прекрасно понимая, что есть вопросы светские и духовные, и как в светских решающее слово принадлежит непобедимому кесарю, так и в духовных – высшему на Руси иерарху.

Дмитрий, на которого я периодически поглядывал, при этом делая большие глаза, чтоб помалкивал, лишь негодующе сопел, но не вмешивался. Я же продолжал заливаться соловьем, вознося похвалы православной церкви в общем и патриарху в частности. Особо я отметил талант святителя заглянуть глубоко вдаль, его, так сказать, видение отдаленных перспектив, поскольку этот прецедент и впрямь может в будущем не раз аукнуться самым неожиданным образом.

Однако мои дифирамбы должного успеха не принесли. Не обратил патриарх внимания и на мой пассаж о том, что если женщина становится Христовой невестой насильственно, то сравнить такое можно разве что с гаремом, в который нечестивые басурмане загоняют своих рабынь, а это и вовсе ни в какие ворота. Но Игнатий оставался непоколебим – что выросло, то и выросло, и раз обряд свершен, то говорить об этом не стоит.

Дмитрий возмущенно подскочил на месте, но, глянув на меня, осекся и попытался побегать по келье, что у него получалось с трудом – не позволяли размеры помещения, так что приходилось то и дело разворачиваться. Довольно-таки скоро остановившись – всего после третьего витка, он вновь открыл рот, но я успел чуть раньше, почтительно заметив, что и тут государю нечем возразить. Коль на то имеется священная воля патриарха, то дальнейший разговор на эту тему вести ни к чему, тем более что мы пришли поговорить не только об этом, но и кое о чем ином.

Дмитрий закрыл рот и уставился на меня, даже не пытаясь скрыть своего удивления. Игнатий лишь прищурился, понимая, что сейчас последует новая атака, только с другого фланга, где его оборона, скорее всего, куда уязвимее. И он не ошибся, ибо дальше мною были затронуты, так сказать, приграничные вопросы, которые входят в компетенцию обеих властей.

Начал я миролюбиво, отметив, как важно при их решении соблюсти единую точку зрения. Например, дары, которыми государство осыпает церковь, – новые земельные угодья, села, деревни и починки. Жаль только, что даже когда подписаны и оглашены соответствующие указы, за государем сохраняется право отмены своего распоряжения, но зачем ему так поступать, если имеется взаимопонимание во всех прочих, образно говоря, смежных вопросах. Иное дело, если оно отсутствует…

Я не говорил – мурлыкал, ворковал, мой голос был мягок и ласков, но Игнатий – мужик ушлый, на интонации плевать хотел, поэтому вслушивался в суть, которая ему с каждой минутой не нравилась все больше и больше.

Получалось, надо уступать, иначе…

У меня ведь даже прозвучала мыслишка насчет Соловецкого монастыря. Мол, даже патриархам нужно и полезно побыть в уединении, которого так не хватает в обыденной московской суете, да поразмышлять о загадочных узорах жизни, которая та рисует на судьбе человека. Глядь – ты архиепископ, прошла всего пара лет – уже патриарх, а еще полгода – оказался простым монахом.

Игнатий призадумался. Угрожающая перспектива отнятия части льгот его явно не прельщала, не говоря уж о келье на Соловках.

Но сдаваться вовсе без боя ему не хотелось, и он заметил, что такие важные дела об аннулировании пострига, если он насильственный, ему одному вершить не пристало и хотелось бы вызнать, что по этому поводу думают другие иерархи церкви. Мол, у него ныне гостюет так и не пристроенный старец Филарет, кой все-таки доводится двухродным братцем самому государю, да вдобавок вскоре, возможно, займет место главы обширной ростовской епархии. Вот его мнение и можно выслушать.

Так мне довелось впервые увидеть того, кто затеял всю аферу с Дмитрием. Надо сказать, что внешне Филарет выглядел весьма и весьма. Эдакий статный, здоровенный дядька с величественной осанкой и окладистой черной бородой, в которой предательски посверкивала тонкими прядями седина. Глядел он прямо, глазки не бегали, и вел себя степенно. Даже поклонился старец Дмитрию почтительно, но сохраняя собственное достоинство.