Витязь. Владимир Храбрый

«Боги Салфат и Гурк, я взываю к вам!..» Мамай поднял голову к небу, и глаза его выхватили из кружившихся орлов одного. Вдруг круги птицы стали быстро сужаться, полет приобрел упругость и стремительность; хищник наметил жертву. Жажда охоты охватила Мамая, он теперь сам был тем орлом. Какая добыча ожидает хищника? Хорошо бы это был не грязный суслик или степной ушастый заяц, а волк или баран, ну пусть хоть рыжая лисица.

Орел, спускаясь все ниже и ниже, сложил крылья и стрелой упал на землю. Душа Мамая взыграла, когда великий увидел в когтях орла барана. Хан облегченно вздохнул и удовлетворенно закрыл глаза. «Это по-нашему…» - подумал он.

«Почему Тимур, не чингизид, такой же бывший темник, как и я, поддерживает изнеженного ублюдка Тохтамыша?! Что за великая игра кроется за этим?.. Разве я своими делами и мужеством не доказал Тимуру, что со мной надо дружить?! Два сильных тигра в степных тугаях - это мы. Потомки Потрясателя Вселенной давно грызутся между собой, словно шакалы над трупом кабарги…

Железный Хромец что-то задумал… Уж не хочет ли он стать тем первым тигром, которому не будет равных… Значит, я должен исчезнуть? Умереть? Раствориться в вечности, как растворились в ней целые народы. Вот по этой степи, на берегах Итиля, проносились на лошадях скифы, гунны, хазары; они воевали, любили. Где они? Только в память о них стоят эти каменные истуканы - слепоокие бабы…»

Подумав так, Мамай спиной ощутил какой-то жуткий, сковывающий тело холод, проникающий прямо в самое сердце… Великий с суеверным страхом отодвинулся от каменной бабы и вскочил на ноги. Ему подвели коня. Но повелитель крикнул:

- Лодку!

С десяток тургаудов бросились вниз по откосу к воде, где в зарослях камыша покачивалась легкая лодка.

На ту сторону Итиля Мамай взял с собой, кроме гребцов, Ташмана и Дарнабу. Сидя на носу лодки, он [смотрел на темные обнаженные спины гребцов, на их |мышцы, перекатывающиеся при каждом взмахе весел. От тел несло резким запахом пота и немытой кожи, но великий ничего не чувствовал, привыкнув ^ежечасно, за исключением времени, когда он оставался один в юрте или в гареме, находиться среди своих воинов, не знавших слова «баня».

Оказавшись на середине реки, они резко повернули к скалистому утесу, торчащему огромной пикой на фоне синего неба. «Куда это правит повелитель? Что он задумал?» - подумал Дарнаба.

Мамай резко повернулся к нему, ощерив в улыбке свои редкие крупные зубы и глядя в лицо итальянца 'отрешенным взглядом, медленно заговорил:

- Ты ученый человек, Дарнаба. Ты повидал много стран и народов. Много сделал зла и много снес от людей… Скажи: во что ты веришь?.. - увидев на лице итальянца замешательство, он поднял руку. - Молчи. Знаю… В стрелу, кинжал и яд. Это очень просто, Дарнаба. Так же просто, как то, что день начинается с восхода солнца, а жизнь человека - с первого крика ребенка. Все потом кончается мраком: день - ночью, жизнь - могилой. И нет на земле ни одного человека, который мог бы избежать этой участи. Как хотелось Потрясателю Вселенной вечно жить на земле, но великий китаец[69] сказал ему, не боясь, что может умереть, не показав своей крови[70]: «Жить вечно не будешь. Ты смертный, как и все. Тело твое, превратившись в пыль, смешается с пылью земли…»

За прямой и честный ответ Потрясатель Вселенной щедро наградил мудреца и отпустил домой в сопровождении нукеров. Я тоже хочу услышать честные и прямые ответы на свои вопросы.

Дарнаба придал лицу выражение собачьей преданности - жизнь научила его немалому актерскому мастерству. Мамай, взглянув, расхохотался и, положив на плечо итальянца свою заросшую черным волосом руку, сказал сквозь выступившие от смеха слезы:

- Не надо. Ничего не говори… Молчи!

Когда до берега оставалось с десяток саженей, Дарнаба на самой вершине утеса увидел обнаженного по пояс человека. Он стоял прямо, вытянув вперед руки и опершись ими на палку толщиной с руку, похожую на посох, с каким ходят русские иноки. Дарнаба встречал их однажды, когда по секретному поручению генуэзского консула шел русскими землями к литовскому князю Ольгерду…

Ветер шевелил густую черную бороду обнаженного по пояс человека. Он явно не был монголом. На голове у него сидела высокая шапка, заканчивающаяся металлическим шишаком.

Человек даже не шевельнулся, когда лодка причалила к берегу. Мамай подал знак гребцам остаться и, кивком приказав Дарнабе и Ташману следовать за собой, ступил на каменную лестницу, ведущую на вершину утеса.

Повелитель был тучен, но неожиданно легко и быстро стал подниматься наверх, Дарнаба с Ташманом еле за ним поспевали.

Когда Мамай поставил ногу на последнюю ступеньку, человек не спеша положил посох на каменные плиты, выпрямился и, скрестив на груди руки, лишь склонил голову, а но пополз на коленях, чтобы поцеловать край халата повелителю, как это было принято у ордынцев. «Чудеса!» - только и подумал Дарнаба.

- Прорицатель и маг из Ирана Фериборз, знающий бессмертную «Авесту»[71], - представил его Мамай.

В ответ легкий поклон головы в сторону спутников повелителя.