Вице-консул

— Иные женщины сводят с ума надеждой, вы не находите? — Он смотрит в сторону Анны-Марии Стреттер, которая, с бокалом шампанского в руке, рассеянно слушает кого-то. — Те, что живут, будто дремлют в водах доброты, не делающей различий… те, к кому сходятся волны всех страданий, женщины, ласковые ко всем.

Он пьян, думает Чарльз Россетт. Вице-консул смеется беззвучно, как всегда.

— Вы думаете… именно это?

— Что?

— Это… привлекает?

Вице-консул не отвечает. Уже забыл, что сказал? Он внимательно смотрит на Чарльза Россетта.

На Чарльза Россетта, который пытается рассмеяться, — не получается, и он отходит.

Чарльз Россетт снова пригласил Анну-Марию Стреттер на танец. А вице-консул теперь чего-то ждет. Протест против его присутствия здесь явно нарастает. Видно, что он это чувствует. Но никому и в голову не пришло, что он ждет случая пригласить на танец Анну-Марию Стреттер. И вокруг шепчутся: чего он ждет, почему не уходит?

Танцуют всего человек десять. Жара и вправду отбивает охоту. Жена испанского консула подходит к вице-консулу, который стоит один, заговаривает с ним. Он едва отвечает ей. Она отходит.

Застыв у двери, он ждет, это видно, очень ждет, никто не понимает, чего.

Шанс ему дает Чарльз Россетт. Он останавливается у двери, когда кончается танец, и в ожидании следующего заговаривает с ним. Так и Анна-Мария Стреттер оказывается перед вице-консулом, он кланяется ей. И вот они идут в круг танцующих, она и этот человек из Лахора.

Идут, и вся белая Индия смотрит на них.

Все ждут. Они молчат.

Ждут. Они по-прежнему молчат. На них смотрят уже меньше.

Она немного вспотела, испарину освежает теплый ветерок, который гоняют вентиляторы под потолком, без них белому в Калькутте не жить. Вокруг шепчутся: смотрите, какое бесстыдство. Шепчутся: мало того, что она танцует с вице-консулом из Лахора, она еще и разговаривает с ним. Шепчутся: последним прибыл в Калькутту не вице-консул из Лахора, нет, а тот высокий молодой блондин со светлыми печальными глазами, Чарльз Россетт, видите, вон он, у буфета, смотрит, как они танцуют, он уже много танцевал с ней сегодня, он, могу поклясться, что это он следующим отправится за всеми остальными на виллу в дельте. Посмотрите на него, он как будто чего-то боится… нет… он не смотрит на них больше, ничего в этом нет такого, ничего, и ничего не произойдет, ровным счетом ничего.

Вице-консул не может не замечать, что вокруг него все танцуют медленно, что ей жарко, что он танцует, как в Париже, что так не принято и что она немного тяжелее в танце, чем казалось со стороны, что она противится движению. Вице-консул, который не замечает, похоже, вообще ничего, это заметил: пробормотав извинение, он замедляет темп.

А заговаривает первой она.

Все знают — нам ли не знать, — сначала она говорит о жаре. В своей манере говорит о калькуттском климате как бы доверительно. Но скажет ли она ему о летнем муссоне и об этом острове в устье Ганга, куда он никогда не отправится? Это не известно никому.

— Если б вы знали, вы еще не знаете, но сами убедитесь недели через две, перестаешь спать, ждешь грозы. Влажность такая, что пианино расстраиваются в одну ночь… Я играю на пианино, да, всегда играла… Вы, наверно, тоже?

Ответ вице-консула Франции Анна-Мария Стреттер плохо слышит: из невнятного бормотания можно заключить, что ему довелось учиться музыке в детстве, но с тех пор…

Он молчит. Она разговаривает с ним. Он молчит.

Он окончательно умолк, сказав, что учился играть на пианино в детстве, и добавив, более внятно, что занятия музыкой прервались, когда его поместили в интернат в провинции. Она не спрашивает, в какой интернат, в какой провинции, не спрашивает даже почему.

Вокруг шепчутся: интересно, она бы предпочла, чтобы он говорил?

Шепчутся, ничего не поделаешь, шепчутся.

Иногда, в иные вечера, она тоже делает это, шепчется. С кем? О чем?

Он высокий, вы заметили? Она достает ему до уха. С какой непринужденностью он носит смокинг. Фигура, лицо с правильными чертами — обманчивая внешность. Громкое имя… и ужасное, ужасное воздержание этого человека из Лахора, Лахора-истязания, Лахора прокаженного, где он убивал, куда призывал обрушиться смерть.

Она говорит вторую фразу.

— До Индии мы были в Пекине. Как раз перед большой смутой. Вам скажут… как говорили когда-то нам, что в Калькутте очень тяжко, что, например, к этой невероятной жаре просто невозможно привыкнуть, вы не слушайте ничего… В Пекине было то же самое, все говорили… мы только и слышали мнения, и каждое слово было, как бы это сказать, самым точным словом, чтобы сказать это…

Нет, она не ищет слова.

— Словом, чтобы сказать?..

— То есть первое слово, которое кажется подходящим, да и здесь тоже, просто помешает всплыть другим словам, так что…

Он говорит:

— Вы и в Пекине были.

— Да, я была там.

— Думаю, я вас понял, не объясняйте.