Вице-консул

Она отвечает сразу и уверенно:

— Нет, ничего. Вам ведь ничего не нужно.

— Я верю вам.

Танец заканчивается.

Час ночи. Она танцует с Чарльзом Россеттом.

— Кто он?

— О! Мертвый человек…

Мертвый. Губы чуть взбухают, пропуская слово, влажные губы, побледневшие к концу ночи. Это ее приговор? Он не знает. Отвечает ей:

— Вы поговорили с ним, ему, наверное, было приятно. А я, это просто ужас, совершенно его не переношу.

— Думаю, не стоит и пытаться.

Он у буфета, смотрит на них оттуда. Он один.

— Ни к чему нам говорить о нем, — продолжает она, — это очень трудно, даже невозможно… Мне кажется, вам стоит задуматься над одной вещью: что иногда… катастрофа может разразиться далеко, очень далеко от того места, где она должна была произойти… знаете, как от подземных взрывов море выходит из берегов за сотни километров…

— Катастрофа — это он?

— Да. Образ избитый, конечно, но точный. Ни к чему доискиваться дальше.

Взгляд ускользает.

— Лучше думать так, — добавляет она.

Она не лжет, думает Чарльз Россетт, нет, только не она, я так хочу, чтобы она не лгала.

Лицо вице-консула снова спокойно. Посмотрите на него, он… олицетворяет отчаяние? Она говорит: нет. Это не ложь, она никогда не солжет.

Мадам Стреттер говорит правду.

Вице-консул пьет шампанское. Никто к нему не подходит, какой смысл заговаривать с ним, он все равно никого не слушает, все это знают, никого, кроме нее, жены посла.

Чарльз Россетт не отходит от Анны-Марии Стреттер, даже после танца. Она говорит ему: вот увидите, здесь не хуже, чем где-либо, пройдет время, можно, например, музицировать, останется единственная трудность — разговоры с людьми, но видите, мы с вами разговариваем…

Вице-консул между тем подошел ближе и наверняка все слышал.

Она смеется. Вице-консул тоже рассмеялся — в одиночестве. Вокруг шепчутся: смотрите, теперь он не стоит на месте, ходит от одной группы к другой, прислушивается, но ему как будто не хочется участвовать в разговорах.

Муссон. Гигиена в пору муссона. Надо пить очень горячий чай, чтобы отбить жажду. Ждет ли вице-консул нового случая, когда она освободится? В одной группе громко хохочут. Кто-то рассказывает историю, случившуюся под Новый год. Замечал кто-нибудь: друзей, которых заводят в Индии, вернувшись во Францию, забывают тотчас?

Они у стойки бара. С ними посол. Они разговаривают. Смеются. Вице-консул Франции стоит недалеко от них. Кто-то думает, что он ждет знака с их стороны: мол, присоединяйтесь, но они этого не хотят, еще бы, это тяжело. Чересчур тяжело. А кто-то считает, что он и так мог бы, если б захотел, присоединиться к ним, но он не желает, эту дистанцию между одним и другим мужчиной он, вице-консул из Лахора, сам хочет сохранить такой, какой она была сегодня весь вечер, здесь, — нерушимой. Вокруг шепчутся: он слишком много пьет, если это будет продолжаться… а какой он, когда пьян?

К нему в последний раз подходит жена испанского консула. Говорит ему доброжелательно: у вас слегка растерянный вид. Он не отвечает. Он приглашает ее на танец.

— Проказа — я хочу ее, а вовсе не боюсь, — говорит он, — я вам солгал.

Тон веселый, немного насмешливый — насмешливый? Глаза широко распахнуты в обрамлении прямых ресниц, которые только что прикрывали их. Глаза смеются.

— Почему вы так говорите?

— Я мог бы долго объяснять почему, но только целому собранию, одному человеку не могу.

— Ах, да почему же?

— Это потеряет смысл.

— Ах, как грустно то, что вы сказали, почему же? Не пейте больше.

Он не отвечает.

— У него, — говорит Анна-Мария Стреттер Чарльзу Россетту, — совсем не тот голос, какой можно представить по виду. Когда видишь людей, представляешь их голоса, и не всегда такими, какие они на самом деле, вот так и с ним.

— Неприятный голос, словно бы чужеродный…

— Не его голос?

— Да, но чей?

Вице-консул прошел мимо них. Он бледен. Наткнулся на кресло. Он их не заметил.

Около половины третьего ночи.

— О чем он говорил с вами во время танца? — спрашивает Чарльз Россетт.

— О чем? О проказе. Он ее боится.

— Вы правы насчет его голоса… но и взгляд… взгляд тоже будто не его, как мне сразу не пришло в голову.

— Чей же?

— Ну уж…

Она задумывается.

— Может быть, у него и нет взгляда.

— Совсем?

— Разве что чуть-чуть изредка, мимоходом.

Их глаза встречаются. В конце ночи, думает Чарльз Россетт, следует приглашение на острова.

Она танцует с кем-то другим. Он ни с кем больше не танцует, даже помыслить не может об этом.

Вокруг шепчутся:

— Досье, говорят, ничего не объясняет, ровным счетом ничего.

— Да и все равно оно прибыло слишком поздно, чтобы все объяснить, в том числе и в первую очередь то, что в нем содержится.

— Занятно, вы не находите? Его не жаль.

— Действительно.

— Все-таки есть люди, глядя на которых невольно думаешь: а ведь у него была мать.

— Да нет же, нет. Отсутствие матери может с тем же успехом даровать свободу и силу. Знаете, я уверен, что он сирота…

— А я уверен, что, не будь он сиротой, выдумал бы байку на этот счет.

— Одну вещь я не решаюсь вам сказать… — говорит Чарльз Россетт.

— О нем? — спрашивает Анна-Мария Стреттер.

— Да.