Вивальди

— Это, это почему… а постановление? Покажите бумаги!

— Да покажем мы вам все что нужно, — вздохнул он, поднимаясь с подлокотника, — собирайтесь. Бакин, дай глотнуть.

— Я не хочу никуда ехать. Я тут, хотите верьте, хотите нет, не при делах. Просто подвез, вернее свозил. Вы что, думаете, я его соучастник какой-то что ли?! Я его, если по правде, терпеть не могу, давно, просто старость уважил, в горе к тому же.

Они высосали мою банку, передавая ее друг другу. Потом спокойный вытер губы рукавом.

— Знаете, Евгений Иванович, нам бы не хотелось применять силу. У нас ее много. Лучше добровольно.

— Нет, нет, что-то у вас… Несчастный старик потащился добиваться справедливости, а вы на него хотите все повесить… Жену задавили, а теперь хотите его еще и виноватым сделать.

Даже в темноте было видно, как искажаются их фигуры от разрастающейся ярости. Зачем я их злю? Сейчас изувечат, и ничего никогда не докажешь. Россия страна оккупированная ментами. И что мне этот Ипполит Игнатьевич! Лучше им не перечить. Но тогда придется ехать с ними неизвестно куда, где им, может быть, еще удобнее будет меня увечить. Надо попытаться как-то отболтаться здесь.

И тут темнота выплюнула мне в лицо психованного мента, его прорвало раньше:

— Ты что, совсем тормозной?! Дед твой был про все в курсе, вспомни разговор в дежурке, гад! Не знаю, сам ли он спихнул Карпеца с балкона, но руку к этому точно приложил, а потом уже к майору, так, мол и так, не сядешь по-хорошему, будет — по плохому! А назавтра самосвал, а старика и след простыл. И ты дурку гонишь.

— Не гоню я ничего… я не понимаю ничего.

Поверить в то, что старик мог кого-то выбросить с балкона — чушь явная! Но, кажется, он и в самом деле что-то про это знал. Я судорожно пытался восстановить наш разговор в машине. С чего он вообще так неожиданно сорвался? Да, получил какую-то информацию. Он помчался, скорее, не мстить, а предотвратить.

— Он хотел спасти вашего майора, — сказал я, и сразу же понял — зря. Фраза выглядела так, будто я очень хорошо посвящен в суть произошедшего. На уровне, как минимум, пособника. Неправильно я стал отбалтываться — теперь они меня точно упекут.

— Собирайся, — тихо сказал более нормальный милиционер.

— Почему вы мне тыкаете?! — Предпринял я жалкую попытку отстоять свои права. Он не обратил на нее внимания. Он размышлял о своем.

— Лучше держать тебя под рукой, пока мы не поймаем этого нехорошего дедушку.

И я понял: все, придется ехать! Конечно, они действуют незаконно, но если я попробую от них удрать (это со скованными руками!) они переломают мне ноги.

Какой-то дурак сказал, что пребывание в одиночке прочищает мозги, мол, каждому порядочному, и особенно мыслящему человеку надо хотя бы один раз в жизни побывать в тюрьме. По-моему, такая же чепуха, как заявление, что приумножая знания приумножаешь скорбь. Насколько бы легче мне сейчас было, если бы я ЗНАЛ, что со мной происходит, в какую историю меня запутала судьба.

Ведь не хотел, не хотел никуда я с вами ехать ненавистный вы мой Ипполит Игнатьевич! И теперь вот я где!? Буро-зеленые стены, причем какие-то тошнотворно волнистые, так что падающий чахоточный свет из зарешеченного окошка под потолком откладывается на них бессильными бликами, при одном взгляде на которые становится мучительно ясно — ничего хорошего меня не ждет.

А жуткая дверь в напластованиях серой краски, лязгающая как провинциальная родственница гильотины, сваренная унылым сварщиком в доисторические времена! Стоит одинокому ключу воткнуться в скважину, как сразу же такое ощущение, что в камеру ломится спешившийся рыцарь во всех доспехах. Зачем здесь такая безнадежная дверь, ее бы применять для сдерживания серийных людоедов или предателей, выдающих ядерные секреты родины.

Однако старичок оказался непрост. Никогда бы не подумал, что он способен куда-то вот так взять и исчезнуть. Он был в высшей степени прописанный человек, я уверен, что у него в отдельной папочке хранились все квитанции на квартплату и электричество, и платить он шел в сберкассу прямо в день их получения. На всех выборах он голосовал до одиннадцати утра. Улицу переходил только в строго отведенном месте.

Впрочем, сейчас люди пропадают чаще всего не по своей воле. И если дедушка пропал так, как обычно у нас пропадают, то мне вечно сидеть в этой кубической дыре. А он лежит себе где-нибудь тихонько зарезанный, в канализационном колодце. Он не четверо красноярских мальчиков, чтобы на его поиски подняли целый город. Хотя, тут у меня блеснула надежда, менты очень, кажется, серьезно заинтересованы в том, чтобы его отыскать. Сами говорили — хорошо ищут.

А если все же сбежал и спрятался?

Где? От кого? Зачем?

Родственники! Опять у меня вскинулась мысль. Должны же быть дети, внуки, внучатые племянники. Друзья нелегкого послевоенного детства. Такие и примут, и скроют.

Я вскочил и подбежал к двери, но по дороге догадался, что уж до этого додуматься могли даже и подмосковные милиционеры.