Вивальди

В институте ее называли Балабошина, потому что она непрерывно что-то болтала. Познакомился я с ней очень просто. Сидим мы в своей комнате с мужиками, прикидываем на сколько «пузырей» хватит собранных рупий, как распахивается дверь, влетает она, бухается на койку и обрушивает на нас предложение:

— А давайте спорить!

Заядлая, заправская комсомолка, когда этот отряд номенклатуры в полном составе двинул в бизнес, она оказалась не в последних рядах. Теперь ее можно было называть Баблошиной, от слова «бабло». Бабла этого у нее было много. Двухэтажный, тихий, пансионат в укромном переулке. И, помнится, он у нее не один.

— Знаешь, я где-нибудь тихо, на полатях, в людской, — сказал я, добравшись до ее заведения.

— Номера все укомплектованы, — заявила она не без гордости в голосе, как бы разглаживая меня взглядом. Я не обиделся — сам знаю, что мят, несвеж.

— Ничего, — сказала Балбошина, — подберем что-нибудь. Ты пока там разберись, немного поработаешь.

Заведение ее называлось «Под липами». У входа и в самом деле росло четыре крупных дерева этой породы. Мной занялась девушка в переднике, с обаятельной улыбкой и быстрой до неуловимости речью. Я все время переспрашивал, перехватывал ее посреди предложения и силой заставлял говорить медленнее.

В номере, как я понял, для прислуги — принял душ в помещении более плоском, чем даже шкаф. Вместо мятых джинсов и мятого, но довольно дорогого пиджака, купленного в Милане, мне выдали одежку типа Джевахарлал Неру, только радикально черного цвета. Еще я был похож на пастора, забывшего подшить воротничок. Брюки еле-еле застегнулись. Нота бене — растет живот.

Балбошина оглядела меня, будто я уже полностью поступил к ней в услужение, и предложила пока пойти прогуляться-осмотреться.

Заведение ее было двухэтажное, московская барская усадьба, якобы реставрированная. Тихие ковролиновые лестницы, камерно тлеющие светильники, мореный дуб, начищенная бронза.

Бар: темно, прохладно, зеркала, полированные черные панели, все во всем отражается. Бармен спросил, не желаю ли я чего. Деньги у меня остались в миланском пиджаке, поэтому мне ничего не хотелось.

У стойки чахла старушка в сидячем сопровождении молодого человека в дорогом костюме и стильно подстриженного. На старушке много чего висело, посверкивало, она курила и болтала ногой, словно находилась на краю бассейна.

Играла музыка, но такая, что не понять до конца, она есть или нет.

Ввалились сразу две компании и расползлись по разным углам, где диваны буквой «П».

Делать мне в баре было нечего, побрел дальше.

Поднялся по очередной бесшумной узкой лесенке, раздвинул портьеры. Вот оно! Казино. Рулетка пока в замершем состоянии, а картишками вдалеке вон там посверкивают. Я сделал круг вокруг стола с рулеткой. Крутнуть ее что ли? Но почему-то не решился.

Кстати, а как я буду отрабатывать ночлег? Она мне что-то говорила на борту «Китежа», еще бы вспомнить — что?

Я вышел из казино.

А там что за дверь?

Открыл, вошел. Темень такая, что освещение бара могло бы показаться иллюминацией. При этом — ощущение довольно большого пространства. И, кажется, не пустого. Кто-то тут есть. И не исключено, что находиться здесь у него, или у них, больше оснований, чем у меня.

— Вы кто? — Спросили меня. Сам по себе этот вопрос труден для ответа, а тут еще смущало то, что я не смог определить мужской это голос или женский. Хотя, какая разница.

— Как вам сказать.

— Вам лучше покинуть помещение.

Я не обиделся, чувствовалось, что ко мне применена самая щадящая из возможных в данной ситуации мер. Извинился, и ретировался. И тут же натолкнулся на Балбошину.

— Ты чего туда поперся?! Как ты вообще нашел эту комнату?!

— Ты сама сказала — осмотрись. И если хочешь, так я вообще могу… где мой пиджак?

— Иди поешь.

Она тут же исчезла, и скандалу не на чем было разгореться. Говорливая девушка уже манила меня половником. Она явно мне симпатизировала, видя во мне собрата — такая же прислуга как и она, что-то вроде шофера.

Подала теплую окрошку; пить не стал, хотя чуть-чуть предлагалось. Помещение, где я питался, было странное, отдельное и тесное, как купе проводников. А чего, собственно, дергаться? Я скрываюсь от милиции, надо быть благодарным и за это. Скрываюсь от милиции, которая сама от кого-то скрывается. Если у меня ничего не получится, из того, что задумала Балбошина, она больше меня не пригласит — и это все! Останусь без теплой окрошки.

Во время еды немного поизучал жизнь народа. Ядвига, так звали говорливую, приехала из Астрахани. Странно, я бывал в Астрахани, там больше никто так быстро не говорит и не носит таких имен. Приехала поступать в институт, не поступила, в проститутки не взяли, теперь вот прибирается. Любовь Сергеевна строгая как Сталин, но жить можно.

— В Астрахани жара, — сказал я, чтобы поддержать разговор.

Ядвига выразила такое неподдельное восхищение моим знакомством с астраханской жизнью, что я смутился, отказался от добавки и пошел пройтись еще разок.