Вивальди

Тогда мы в эту сторону не углубились, да и вообще скоро сменили тему под воздействием новой алкогольной волны. Но мне эта идея куда-то запала.

Достаточно сказать, что я даже профессию себе выбрал по этой части. Кусок хлеба добываю в непрерывной толкотне толкований.

Впрочем, теперь это, кажется, в прошлом.

Сейчас самое важное, из всего что вспомнилось — коллективность этих «галлюцинаций».

Что происходит?

Москва, если брать ее не как населенный пункт, а как единый, большой смысл, как универсальный принцип, расшатывается. Поскрипывают перекрытия, из щелей сыплется бетонный песок, выпадают отдельные кирпичи, отслаиваются куски штукатурки… Это не старость, не механическая изношенность, это что-то другое. «Под нею хаос шевелится». Иногда он начинает шевелиться сильнее. Год активного хаоса. До чего мы можем дойти, двигаясь в этом направлении. И надо ли как-то к чему-нибудь готовиться. И как, если надо?

— Куда мы едем? — спросила меня снизу Майка.

Вагон уже полностью успокоился. Через несколько остановок они решат, что им все это показалось.

— Мы никуда не едем, мы выходим.

— Зоопарк проехали.

Мы вышли из вагона. И услышали за спиной снова:

— «Уважаемые пассажиры, будьте взаимно вежливы, уступайте места пожившим женщинам, одиноким инвалидам, беременным старикам».

Майка громко захихикала.

Поезд с вновь удивленными пассажирами тронулся дальше.

Поднявшись наверх, достал свой телефон, а он оказался разряжен. Воспользоваться Майкиным я не мог, потому что номер подполковника я не помнил наизусть.

Придется ехать. Собственно, так даже лучше. По телефону толком не поговоришь. Я перестал думать о подполковнике снисходительно.

Мы находились в пяти минутах ходьбы от моего дома. Я вошел во двор, отыскивая взглядом милицейскую засаду. Во дворе было шумно. На деревьях сидели люди с бензопилами, и вгоняли в пределы нормы самые растопыренные клены. Тут же шныряли какие-то коты и школьники, не взирая на запрещения. Ничего похожего на затаившегося милиционера я не обнаружил.

Стали лучше маскироваться?

А, с другой стороны, может Марченко надоела эта история и никого не прислал? Или милиционеры перестали слушаться безумного начальника. Доберемся собственными колесами. И машина целее будет. Подальше от вооруженных молдаван, что обрушивают на землю древесный хлам. Как вон тот сверкает золотым зубом! Только позволь — он тут все подпалит.

Настроение у меня было скверное. Как будто ехал сдаваться. Не в уголовном, а в интеллектуальном смысле. Что это с тобой случилось, Женя? Услышал, что поезда в метро стали материться, и готов уже перейти на сторону тюремного философа? Я уже не категорически отрицаю его теорию какого-то непонятного заговора против населения нашего мегаполиса?

Надо поговорить.

Звуковая диверсия в метро — просто последняя капля в той чаше, где уже все то, о чем мы говорили у Сагдулаева. И автобус, и Черкизовский рынок, и молчание в мире духов, и почка Родиона, и дорогие девушки, повалившие валом в структурную лингвистику.

Мы медленно петляли по дорожкам между домами.

Правда, перед подполковником можно и не разоружаться. Просто — прибыл проведать. Молчал телефон? Ну молчал. Потерял. Нет, лучше даже — украли! Пусть, кстати, найдет, он же милиция.

Я хрипло и длинно хмыкнул, чем вызвал живое внимание спутницы. У меня не было сил думать об этой стороне своей жизни всерьез. Некстати вспомнил о приступе своей слежки за Ниной. Что это было? Ведь не ревность же, конечно. Ведь ни в какой ужас я не пришел, узнав, чем она на самом деле занимается. Хорошо хоть не был ею вычислен. Нет, честно, чего хотел добиться? Ведь буквально полыхал весь от охотничьего азарта.

Что это было?

И тут нашелся ответ: Господи, ведь все просто, этот приступ проходит по тому же разряду явлений, что и музыкальный мститель, автобус, вагонная матершина…

Мне стало на мгновение жарко, а потом сразу холодно. Так, значит, и я подвержен, и на меня иной раз накатывает! Нет, не надо на себя наговаривать.

— А куда мы едем? В другой зоопарк?

— Не совсем. Хотя, можно сказать и так. Как минимум обезьянник там есть.

— А-а. — Заинтересованно сказала Майка.

Чтобы как-то развеять холод, все еще стоявший внутри, я затеял разговор:

— Скажи, а дядя Рудик бывает у вас в гостях?

— Нет.

Врет, наверно.

— Скажи, а ты давно учишься в этой школе?

— Полгода. Как Нина устроила, так и учусь.

Меня, не знаю почему, бесит эта манера называть родителей по имени.

— Как я понял, ты там на пятидневке?

— Да вот именно что. Чтоб дома не торчала.

— А на выходные…

— Я же уже говорила — Нина таскает меня то к тебе, то в кафе, то в редакцию к дяде Вадику. Он в воскресенье готовит выпуск на понедельник. Ему выгодно, он от тещи сбегает, и я тут же заодно болтаюсь.

— А дядя Вадик…

— И дядя Вадик не бывает у нас, и ты не бываешь, и Нина ни с кем из вас не спит.

Понятно.