Византия сражается

– Я был знаком со многими товарищами в Петрограде перед революцией. У меня есть определенная репутация.

Чекист вздохнул и потер подбородок моими бумагами. Он снял шляпу с широкими полями и посмотрел на меня зелеными глазами, выражавшими едва ли не сочувствие. Это был взгляд человека, который собирался меня убить. Он отвернулся. Начался ритуал.

– Вы позволите этим товарищам обыскать комнаты?

– Если вы считаете, что это необходимо. – В воздухе повеяло смертью. Этот запах был мне знаком. Впоследствии я научился легко его распознавать.

– Вы жили очень хорошо.

– Мне везло.

– Откуда у вас деньги?

– Я работал механиком.

Он фыркнул. Я пожалел, что не остался у матери и не встал пораньше, чтобы успеть на одесский поезд.

– Моей рабочей одежды, конечно, здесь нет.

Он снова снял шляпу. Один из матросов нашел в ящике конверт и подал ему.

– Нам по-прежнему нужны квалифицированные механики, товарищ. – Он высыпал себе на ладонь все петлюровские воинские знаки отличия.

Я рассмеялся.

Он уставился на меня. Чекист был одним из тех лишенных воображения людей, которые просто не умели смеяться. Я сдержал эмоции:

– Мне предложили звание. Конечно, я от него отказался. Это всего лишь сувенир.

– Майор?

У меня обычно вызывал раздражение этот профессиональный сарказм, входящий в арсенал средств очень многих чекистов – да и всех прочих стражей порядка. Они лишены остроумия, но у них есть сила. Дурные шутки – худшее злоупотребление этой силой.

– В самом деле? Майор? Я впечатлен! – На самом деле я был напуган.

– Почему они предложили вам звание?

– Они хотели, чтобы я им помог решить промышленные проблемы.

– Какие? Запустить фабрики? Собрать автомобили? Или что-то еще?

– Я просто консультировал промышленников.

Чекист потер бесцветные брови. Он сжал суровые губы, как будто припомнил какое-то особо неприглядное прегрешение – свое или чужое.

– Вы имеете какое-нибудь отношение к огню из той церкви? Это было похоже на чертов маяк. Он помог нам перемещаться прошлой ночью. Я слышал, Петлюра или французы установили там секретное оружие. Что-то пошло не так, как надо. Вы находились там?

– Да, я устроил диверсию.

Чекист улыбнулся.

– В это время я находился под прицелом петлюровцев, – сообщил я. – Меня попросили заняться этим. Я согласился. Оружие должны были направить против наших сил, но я сбил прицел. Началась драка, и устройство взорвалось.

– Думаю, вас следует расстрелять, – сказал комиссар.

Я раздражал его. За время своей работы, он, очевидно, перестал прислушиваться к словам, различал только звуки, которые издавали его жертвы. Он научился замечать отчаяние и беспокойство и, по простоте душевной, принимать их за чувство вины. Я мог только продолжать упоминать имена большевиков, знакомых мне по Петрограду, вызывавшие то, что Павлов называл условным рефлексом. Они заставили его усомниться. Он, вероятно, ненавидел неопределенность, равно как и тех, кто заставлял сомневаться его самого, так что я играл в опасную игру. Эти московские чекисты в кожаных пальто славились поспешными решениями: взгляда на одежду и на руки было достаточно, чтобы проверить, занимался ли человек физическим трудом, затем следовали быстрая проверка на предмет буржуйского происхождения и команда «Расстрелять!». Кто-то отметил, что, руководствуясь этим критерием, в ЧК должны были расстрелять всех большевистских главарей.

Мои руки не были нежными. Я протянул их к чекисту, ничего не говоря. Он нахмурился. Я протягивал к нему руки, демонстрируя пальцы и ладони, покрытые мозолями от физического труда. Комиссар заколебался, покашлял, затем вытащил папиросу из картонной пачки, которая лежала в одном из его карманов. Для этого ему пришлось передвинуть кобуру. Он чиркнул спичкой. Я осмотрелся по сторонам в поисках собственных сигарет. Мои документы исчезли в другом глубоком кармане чекиста.

– Вы тратите впустую мое время. Вы арестованы.

– Домашний арест? Что я сделал?

– Нам нужна эта комната.

Из коридора донесся звук шагов. Потом раздался женский голос. Вошла мисс Корнелиус, в свободном платье из яркого красного шелка, с красной же шляпкой-клош на голове. Губы и щеки были ярко накрашены и подчеркивали синеву ее глаз и золото волос. Увидев меня, она замерла на месте и засмеялась.

–’Ривет, Иван! – Она обняла меня. – Шо, плохи твои дела?

– Вы с красными? – спросил я по-английски.

– ’Сё ’ремя с ими? ’От повезло, да? Ну, они посмешее других бу’ут. Или были. У мня новый прятель. Эт щас оч важно.

Чекист внимательно разглядывал носки своих начищенных туфель. Он нахмурился и что-то резко приказал матросам. Они начали вносить чемоданы госпожи Корнелиус в комнату. Девушка огляделась по сторонам.

– Я ж нико’о не потре’ожу? Они ’се сделают для м’ня. Но эт уж слишком, да? Прям ч’харда какая-то – никагда не знашь, в чьей постели окажься завтра? – Она резко подняла голову и разразилась хохотом. Потом опустила мягкую ладонь на мою руку. – А ты маленько подрос.

Я попытался улыбнуться и принять непринужденный вид, чтобы убедить чекиста, остававшегося в комнате, в том, что перед ним представитель партийной элиты.