Византия сражается

Бандиты не обратили на меня внимания. По внешнему виду я теперь ничем не отличался от них. Оловянную кружку передавали по очереди всем столпившимся вокруг фургона. Водка была не хуже той, которую я пил в поезде. Потаки, наверное, уже успел добраться до Одессы и наслаждался преимуществами власти закона, планируя ее уничтожение. Революция – это произведение современного искусства; нечто судорожное, недисциплинированное, эмоциональное и бесформенное. Ленин и Деникин пытались переделать ее на собственный вкус. Троцкий стал катализатором этой войны; как он гордился собой, поднимаясь на крыши поездов, произнося речи в автомобилях, гордо вышагивая перед своими генералами! Каким же идиотом этот еврей должен был казаться с первого взгляда! Гусь в одном пруду с цаплями! Он выглядел так смешно – очки, борода, форма. Нелепый, самонадеянный клоун. Я не мог понять, почему госпожа Корнелиус посчитала его привлекательным; причиной могло быть разве что его могущество. Он был растяпой. Почти за все беды, начиная с 1918 года, нести ответственность должен именно он. Его называли величайшим генералом со времен Иосифа: это – оскорбление для Иосифа. Ленин любил Троцкого. Они были два сапога пара. Антонов был интеллектуалом, но он знал, как сражаться. Госпоже Корнелиус следовало сблизиться с ним. Но, возможно, Антонов оказался слишком сильным. В те времена она любила мужчин, которыми могла управлять. Она предпочитала дураков. Ей нравились благополучные браки. Я не думаю, что Антонов был женат. Я ничего о нем не знаю. Сталин, вероятно, убил его во время одного из тех ужасных процессов. Я избегал русских между войнами, иногда даже называл себя поляком или чехом. Я не мог вынести сочувствия людей, которые завязывали дружеские отношения с эмигрантами; это вызывало у меня неловкость. Я хочу остаться собой, а не представителем какой-то там «культуры».

Мы подошли к запасному пути железной дороги, где прокламации висели на телеграфных столбах. Водка подействовала на мой желудок. Я сказал об этом Ермилову. «Вы хотите есть, – ответил он. – Мы раздобудем здесь кое-какую еду».

Вагон, который некогда был частью поезда первого класса, теперь использовался как столовая. С кухни доносились отвратительные запахи. Я почувствовал себя еще хуже. Ермилов поднялся по лестнице. Не желая оставаться в одиночестве и все-таки опасаясь того, что мне придется есть, я последовал за ним. Мы уселись рядом с есаулами, которые ели суп, возмущаясь его вкусом.

Мальчик принес нам две тарелки и два куска хлеба. Суп был темно-желтого цвета, в нем плавали кусочки бледного мяса. Я долго набирался храбрости, прежде чем попробовать его. Ермилов присоединился к некоторым офицерам, смеявшимся надо мной: «Он новичок, инженер, майор Пятницкий». Я усмехнулся сухими губами. Это вызвало новые раскаты смеха. Я проглотил немного бульона и почувствовал, что хуже уже некуда. Вкус был омерзителен. Я пожевал мясо. Оно оказалось на удивление свежим. Я проглотил кусочек и торопливо съел немного черствого хлеба, по вкусу и запаху напоминавшего дешевое мыло.

– Откуда ты, товарищ? – спросил огромный казак, который носил бороду и усы на старинный манер. На нем была красивая форма, хотя с неизбежной красной кокардой на шапке и с красной полосой на рукаве.

– Из Киева.

– Рано там становятся майорами.

– Это просто, – ответил я. – Я был инженером на гражданской службе.

– На кого ты работал? – Вопрос прозвучал не слишком настойчиво, но я не понял его смысла. Я обернулся к Ермилову, который выручил меня, сказав: – Его отец был эсером.

– Ого, – сказал казак, – выходит, кумовство существует даже в революционных кругах. Где же теперь твой папаша?

– Его убили в тысяча девятьсот шестом. Моя мать живет в Одессе.

Он сочувственно посмотрел на меня.

– Не обижайся, маленький майор. Мы уже в пути. Эти черномазые не обидят наших женщин. – Французские зуавы, судя по слухам, обезумели и вступили в союз с одесскими евреями. Азия и Африка гадили на русской земле. – Сначала в Николаев или в Херсон, чтобы пополнить боеприпасы, потом в Одессу. Мы самая большая армия на Украине. Они нас не остановят.

Я подумал о моей Эсме, о моем ангеле, оказавшемся во власти какого-то ухмыляющегося негра в феске. Живот у меня свело. Я все-таки сумел более-менее легко управиться с супом и хлебом. Как и предсказывал Ермилов, от горячего мне стало намного лучше. Ермилов заговорил с человеком, который обращался ко мне.

– Ты прочитал прокламацию, Стоичко? Что там говорится?

– Как обычно. О наших замечательных успехах. О том, как мы хороши. О том, как мы служим атаману и помогаем боротьбистам. О том, как мы получили помощь от большевиков, чтобы противостоять хаосу, овладевшему всей землей.

– Больше ничего?

– Четвертый и пятнадцатый должны погрузиться в поезд для отправки на новый фронт завтра в шесть тридцать утра.

– Куда мы отправляемся?

Стоичко прочистил горло. Он подхватил кусок хлеба, от которого я отказался.

– На юг. Как обычно, ходят разные слухи. – Он разжевал хлеб. – Как поживает этот ублюдок Гришенко?