Византийские исихастские тексты

Свойства первой молитвы[311] таковы. Когда кто-либо стоит на молитве и руки и очи вместе с умом воздевает[312] к небу, а[313] ум воображает божественные мысли и представляет небесные красоты[314], ангельские чиноначалия, обители праведных; говоря попросту, все, что слышал из Писания, собирает в уме во время молитвы, — он побуждает свою душу[315] к божественному вожделению, явно всматриваясь в небо. Бывает и так, что у него текут слезы из глаз, и потихоньку он начинает кичиться в сердце, возноситься, мнить происходящее божественным утешением и молиться, дабы всегда пребывать в таковом делании. Это признаки прелести, ибо добро перестаёт быть добром, если совершается не должным образом[316]. Значит, если таковой человек станет безмолвствовать неисходно[317], то невозможно ему не сойти [с ума]. Если же он случайно и не впадёт в эту страсть

[318], то стяжать добродетели или достичь бесстрастия ему невозможно. Этим вниманием обольщены чувственно видящие свет, обоняющие некие благовония, слышащие голоса и многое иное того же [рода]. Одни и вовсе стали одержимы[319] бесами, бродя в помешательстве с места на место и из области в область. Другие, не узнав «преобразившегося в ангела света"[320] и возгордившись[321], прельстились, впредь пребыв неисправимыми до конца, не принимая никакого вразумления от людей. Иные[322] наложили на себя руки и стали самоубийцами

, побуждённые к этому обманщиком их: кто-то бросился с кручи, кто-то удавился[323]. Да и кто рассказал бы обо всех[324] различиях дьявольской прелести? Уже из этих слов [человек] разумный может узнать, что за прибыль рождается[325] от первого внимания. Если же кому-то удастся избежать этих напастей благодаря общежительству[326] (с отшельниками это случается), без преуспеяния тем самым[327] они проходят

[328] всю жизнь.

О второй молитве[329]

Вторая молитва[330] такова. Когда[331] ум отправляется [в путь], собираясь от чувств и охраняемый внешним чувством, собираясь со всеми помыслами и[332] тщетно [стараясь] забыть их, иногда испытывая помыслы, иногда же внимая мольбам к Богу, произносимым устами, иной раз привлекая к себе пленённые помыслы, в другой же и сам, объятый страстью, снова начинает[333] принудительно возвращаться в себя, — то невозможно так воюющему[334]

когда-либо умиротвориться или увенчаться победным венком. На самом деле таковой похож на человека, сражающегося в ночи, который хотя и слышит голоса врагов и получает раны, но ясно <ему> увидеть, кто они, откуда пришли, как и ради чего ранят, нельзя, потому что виновник такого урона — мрак ума. Так[335] воюющий не избежит сокрушения от мысленных иноплеменников и, подъемля труд, все же лишается мзды. При этом, обкрадываемый тщеславием, он мнит себя внимательным и, находясь во власти этого [тщеславия] и будучи его игрушкой, иногда даже порицает остальных[336], что они не таковы, и превозносится, ставя себя пастырем овец и уподобляясь слепцу, обещающему показывать дорогу слепцам[337].

Таковы образы второй молитвы[338], по которым трудолюбивый может узнать о вреде[339] её. Впрочем, вторая настолько превосходит первую, насколько полнолунная ночь лучше беззвёздной и беспросветной[340].

О третьей молитве[341]