Византийские исихастские тексты

Итак, убежденный противник великого света вплоть до сего дня отнюдь не осмеливался, несмотря на весьма подходящий случай — возникшие ныне междоусобные мятежи, изложить в теперешних писаниях свое лукавое мнение, но в кого только мог непрестанно впускал языком яд зломыслия. Однако он разослал [свое] записанное учение в наше отсутствие от Фессалоник до Верии[989], откуда и посланы нам недавно [эти] нечестивые рукописи, собранные (συσχεθέντα)

[990] отличающимися разумностью и добродетелью тамошними [жителями]. [Содержащиеся] в них[991]

злодеяния, вместе с которыми процветают и увеличиваются хитрость, коварство и злонравие, обильно проистекающие из лукавого источника — предводителя прелести Варлаама, свойственны не благородному (εὐφυής) мужу, отклонившемуся от истины, но [человеку] с лукавым произволением и плохими задатками (τὴν φύσιν οὐ δεξιός). Поскольку они были изобличены раньше и притом многими [людьми], нынче ничего нельзя изобличить [нового]. Однако раз учителя и сочинители[992] таковых, сами несведущие, кажутся нечто говорящими еще о толиком предмете многим, не знающим того, о чём они не имеют и понятия, необходимо продолжить [разбор их доводов] и прежде [рассмотреть] обвинение нас в двубожии, о котором Акиндин пишет и болтает в первую очередь. Итак, он говорит: «Кто слышал когда-нибудь о двух нетварных божествах, совечных, превечных, одном высшем, а другом низшем, и одном действующем, а другом испытывающем действие, и одном невидимом, а другом постижимом чрез Духа телесными очами, или об одном, [состоящем] из таковых, о чём мы сейчас слышим?»

Однако не обработал ли он даже словесную форму с расчётом, чтобы поразить неосведомленных? Ведь он, зная о трудноприемлемости последующего, наперед смущает разум слушателей, чтобы, тайком забежав вперед, показаться легкоприемлемым в нападках на нас. Я думаю, что даже мысленный змий не смог бы привлечь Еву к беседе, если бы не склонил ее к себе неожиданным у бессловесного [пресмыкающегося] членораздельным голосом и одновременно не смутил бы ее разум, а затем, обманув так, внушил погибельный совет. Однако этот столь близкий к родоначальнику зла [еретик] громко предупреждает о нападении и неискусно насаживает приманку на крючок, будто бы подвизаясь в защиту единого божества, — о, дерзость! — он, который принижает его до твари! Что же мне оплакать в первую очередь: язык [его], служащий лжи, или несмысленный ум? Что обличить мне прежде: коварство, с которым он, дабы обмануть слушателей, пытается переложить на нас брешь, которую, как он полагает, отцы открывают сами против себя, или великое множество нелепостей, в которые он рискнул впасть, одно сразу отвергая у святых, а другое перетолковывая с насилием [над текстом] и притягивая к своему, не согласному [с отцами], мнению?

Глава 3. Что Акиндин оказывается безбожником вследствие того, на чём он строит мнимое обвинение в двубожии; тут же кратчайшее изложение аналогичного нечестия (τῆς ἐπὶ τοῖς αὐτοῖς δυσσεβείας) и соборного осуждения Варлаама

Как покажет дальнейшее рассуждение, несчастный стал безбожником, чтобы иметь возможность обвинить нас в двубожии. Он устраивает словесное представление и вступает в состязание, подвигнутый ревностью к справедливости, по скольку мы будто бы провозглашаем два божества. Однако нужно по возможности кратко изложить, как обстоит дело.