Вкус греха. Долгое прощание

— Мы дураки, да? Зачем мы портим себе такие редкие и такие прекрасные минуты свиданий?..

Она наклонилась к нему, взяла его лицо в ладони и поцеловала в губы. Он закрыл глаза, а когда открыл, то только и сказал:

— Я хочу быть с тобой… Сейчас.

Она вскочила с кресла и стала быстро раздеваться. Лихорадочно. У нее тряслись руки. Она подумала, что надо пройти в спальню, но там стояла детская кровать, а в этом она тверда: он не должен знать.

Митя тоже разделся, и они припали друг к другу, как жаждущие к воде…

Так потрясающе им еще не было.

Вера стала истинной женщиной, сексуальной и чувственной, и Митя был на вершине наслаждения, но в наивысший пик Вера дернулась и прошептала:

— Не надо…

Он в полузабытьи не понял, о чем она, а она больше не говорила этого, и все шло, как и раньше.

После всего, когда они лежали рядом бездыханные, он вспомнил ее слова, и холод окатил его. Он приподнялся на локте, вгляделся в ее запрокинутое лицо, — как в пруд, темный и загадочный, и спросил:

— Что-то было с тобой?..

Она молчала. То ли не слышала, то ли не хотела отвечать. Тогда он настойчивее и с явной тревогой повторил:

— Вера, ответь мне, что-то случилось с тобой… После меня?..

Она открыла глаза. Взгляд ее был загадочен. Погладив его по лицу, сказала:

— Было, значит, было… Не будем об этом.

И потянулась к нему.

Он понял так, что если что и было, то закончилось благополучно.

«…Однако, — подумал он, — мне нужно быть осторожнее…» Но он уже не был осторожным.

Он сел на диване, закурил и подумал, что, в сущности, ничего не знает об этой женщине. Она исчезает (или все-таки — он?..) на годы, чтобы возродиться на часы, давая ему ощущение вечности, юности и безбрежной любви…

Митя встал и, накинув пуловер на плечи, подошел к окну. Внизу простирался бульвар, освещенный низкими лучами солнца, по аллее шла женщина с мальчиком. Женщина была полной и неторопливой, а мальчик, совсем еще небольшой, ковылял рядом с ней.

И Митя вдруг, не думая, живя в этот момент любыми ассоциациями, сказал:

— Как мой Терри шлепает…

Вера откликнулась:

— Пес?

Митя вздрогнул, так резануло его это слово, и он, повернувшись к ней, коротко ответил:

— Сын.

Вера села на диване, прикрываясь кофтой:

— У тебя второй? Или я ошиблась?

— Нет, — ответил он, уже пугаясь того, что сказал. Боже! И что самое замечательное, — ведь он не любит Терри!.. И не любит Нэлю!

Что-то надо было говорить или делать, но он превратился в глыбу льда, которую ни повернуть, ни покачнуть, ни заставить свалиться к ее ногам…

— Сколько ему? — спросила Вера самым обыденным тоном.

…Соврать? Но как? Что Терри месяц?.. И думая об этом, он тем не менее ответил честно… А это значило… И вдруг стал противен себе… Как и ей, наверное.

Ничтожнейший тип с павианьими наклонностями. Он покраснел.

А она, все так же сидя на диване и прикрываясь кофтой, спросила:

— Похож на тебя?

Митя с каким-то облегчением ответил:

— Нет, пожалуй…

— Ты его не любишь? — допрашивала очень спокойно Вера.

— Нет, — ответил Митя, вкладывая в ответ ненависть к себе.

Она усмехнулась:

— А он тут причем? Ненавидеть надо себя… Если есть за что. А ребенок?..

Она отвернулась.

Какая же безумная жалость овладела Митей! Как он ее любил и готов был ради нее на все. Он прошептал (они сегодня стали опять шептать друг другу):

— Хочешь, я останусь у тебя?

Веру охватила поздняя ненависть.

Она разрывала ее на части! Так вот оно что! Вот он кто, ее «Митя»!

— Нет, — ответила она твердо, останавливая себя, чтобы не закричать и не выбросить его из дома сейчас же. — Ты сейчас уйдешь.

— Но почему, Вера? Почему? — спрашивал он, понимая, что все кончено, и виновен в этом он!

— Потому! — отрезала она.

Вскочила с дивана и стала одеваться как-то нагло открыто. Ему всегда нравилось смотреть на нее, когда она одевается, и прерывать это новой любовной атакой.

Теперь она одевалась как-то напоказ, наплевательски.

Что теперь можно сказать? Он сам виноват во всем! И все в нем как бы умерло. Митя стал одеваться. В тишине было слышно, как тяжело дышит Вера. Он чувствовал невыносимое унижение — уйти в ванную?

Она, стоя настороженно у двери, не отводила от него глаз. Закурила и глядела, как неловко он натягивает трусы, носки, джинсы… Казалось, он совершает перед ней какое-то отвратительно неприличное действо. Так это выглядело.

Он был одет, но еще медлил. Он ждал, что она хоть что-то скажет еще, закричит, унизит… На что можно будет ответить и как-то что-то объяснить… Что? Что объяснить?

Но он медлил. А Вера вышла из комнаты в прихожую и открыла входную дверь. Ему ничего не оставалось, и он ринулся вниз, забыв о лифте. На улице стемнело. Снова лил дождь. И он вдруг понял, что стоит без плаща. Он забыл его там. Уйти?.. А дома? И так неизвестно, что там… Вернее, известно.

Он вернулся и позвонил. Вера быстро открыла дверь.

— Плащ… — только и сказал он.

Она сорвала его с вешалки и кинула ему.

А он схватил ее руку, и, не отпуская и целуя ее, говорил:

— Прости, умоляю, прости меня… Если можешь… Я гадок… Но я так безумно люблю тебя.

Она с силой вырвала руки и захлопнула дверь. А за дверью, прислонившись к дверному косяку, зарыдала без слез.