Вкус яда

Гуляя утром, Морель думал о своем новом друге, о подписанном документе, о том, как быстро разбогател его новый друг. А почему Морель не может так же быстро разбогатеть? Ведь его уже давно не устраивает закупка таблеток на стороне. Ему вдруг остро захотелось хотя бы немного заработать. К чему всегда протягивать руку? Можно спокойно жить, как-нибудь уйти от фюрера… Разбогатеть…

Утро торжествовало. Выходило солнце медленно, властно. Свежести было столько и в природе, и в нем, несмотря на то, что он вчера, кажется, перебрал, что ему захотелось жить совсем по-другому. Почему он должен всегда бояться, кто родил его и кто он теперь для них, тех, кто окружает Гитлера? «Это злые люди… Ничего общего у меня с ними нет и не было! Я не хочу… Не хочу!»

И он пошел в это утро покупать фирму. Его милый агент, очаровавший Мореля вконец своей сметкой и расчетом, проворачивал дельце ловко. Хозяйкой, куда они пришли покупать фирму, была красивая женщина. Ее муж торговался, не уступал. Но фармацевтическая фирма плыла к ним. Морель становился ее владельцем.

— Ах вы, шалунишка! — погрозил своим толстым пальцем личный эскулап великого вождя, когда они вышли в тихий зимний день.

— Что вы имеете в виду? — Обладающий завораживающим мюнхенским диалектом его напарник очень доброжелательно улыбнулся.

— Я завидую вам, — сказал Морель, не совсем и притворно вздыхая.

— Чему же вы завидуете?

— Вы переспите с ней в первую же встречу, когда муж ее укатит по каким-то делам. Разве я не видел, как вы перемигнулись, мой друг, с ней?

— Вот о чем вы! — рассмеялся компаньон. — Добрый, хороший мой друг Теодор! Она улыбнулась мне так, как и вам. Это была грустная и очаровательная улыбка. Она улыбнулась нам как победителям. Мы в ее понятии выше проигравшего на гонках жизни ее мужа. Он распродает, а мы с вами покупаем. Мы — владельцы. Он — торгаш от нужды… Впрочем, хотите она придет к нам в гости?

— Вы спрашиваете! Но у меня шансов…

— Теодор, вы знаете, что у меня и без этой очаровательной женщины есть поклонницы. Мы сделаем так… Вы, наверное, не заметили того, что ее муж сказал… Он сказал, что сегодня вечером уезжает почти на месяц… Впрочем, он уже уехал. — Поглядел на часы. — И мы пригласим ее — как консультанта. Мы же не знаем все подробности. Почему он продал, это ясно. Он горит, как коммерсант. Но можно ли полностью рассчитывать на эту фирму? Или мы с вами подумаем о том, что со временем станем подыскивать что-то помощнее? Не так ли, мой друг?

4

Сам Бог не заподозрил бы эту женщину в игре. О, какая это была изысканная, точная, аристократически бесподобная игра. И вся эта игра предназначалась не стройному бесподобному мужчине в молодом цветущем возрасте, а ему, «этому несравненному толстячку». Она никогда не обращала до этого внимания на таких толстячков, если признаться откровенно. А посмотрите, сколько в нем, этом толстячке, жизни! Какой огненный взгляд! Какой пожирающий мужской взгляд! Молодые, они пресыщены, они насытились и любовью, и ласками. Что не скажешь о Теодорчике. Он — один?! И никого у него в эти дни не было?! И это свидетельствует его напарник?! Вы не обманываете оба?

Она сидит с Теодором рядом. Видны ее округлые, будто атласные колени. Что-то жаркое у Мореля на губах, во рту. Он волнуется так, как не волновался давным-давно. И она волнуется.

— Не бойся, Теодор. Твой компаньон ушел… Я ему сказала, и он ушел. Я хочу быть только с тобой… Потом, может, он придет… Но сейчас я хочу быть лишь с тобой…

С этого незабываемого вечера вдвоем с женщиной, которой в подметки не годилась даже Ева Браун, и началось верное и расчитанно-медленное отравление фюрера. Дозы стрихнина, которые вводились в таблетки, вырабатываемые фирмой, постепенно увеличивались. Увеличивала их эта непревзойденная женщина… О чем они только потом не говорили! Он ей говорил ласковые нежные слова, и она ему в ответ говорила тоже сладкие слова. Они договорились, что она будет всегда с ним, если ему придется приехать на фирму — теперь уже твердую собственность.

— Теодор, можно заработать много денег. Мой муж… Нет, не спрашивайте, почему он так поступил с фирмой. Он был к ней невнимателен. Его можно простить. У нас семейная тайна. У нас, Теодор, трагедия с нашим ребенком. Он, понимаешь, Теодор, он попросту прикован к постели. И этого калеку муж обожает. Он виноват в этом. Я, Теодор, хорошая крепкая женщина. Мне надо было родить от другого. Я же не знала и родила от своего мужа… Как хочется иметь такого же толстячка, как ты, Теодор. У тебя есть дети?

Есть ли у него дети?

Что же она спрашивает?

Какая женщина будет постоянно терпеть его?

Он толст, неуклюж. Считается, — он глубоко и искренне вздохнул, — что от него исходит постоянно дурной запах. Он ко всему не умеет вести себя за столом. Это она, видно, заметила. Там, где он находится, это неумение всегда вызывает неприязнь.

— А посмотрите на мои очки. Они толстые, выпуклые… Я иногда скрываю свой взгляд, растерянный, недоуменный… Я знаю, что меня нельзя любить. И меня не любят.